Прошло.

Успело стемнеть. Воздух стал синим.

Это всего лишь плохие сны, Дол. Больше ничего. Они каждому снятся.

Она обнимает меня, мы, пошатываясь, как пара пьянчуг, идем по доске. Я не готова возвратиться к остальным. Люкин платок соскальзывает с головы. Она у нее совсем лысая. Люка замечает мой взгляд.

Снова вырастут, говорит она со слабой улыбкой.

Я раньше думала, моя рука тоже вырастет. И все присматривалась. По ночам лежала и велела пальцам тянуться, расти — как распускается цветок в замедленной киносъемке. Так что я знаю, что может вырасти, а что нет, и знаю, когда Люка обманывает.

Роза сидит на кухне одна. В темном окне за ее спиной отражаемся мы с Люкой — мокрые и дрожащие.

Они ушли, говорит Роза и поднимает стакан с виски. Селеста просила с вами попрощаться.

Она делает глоток, втягивает через зубы воздух. Пододвигает бутылку нам.

Скажи Люке, пусть непременно заглянет перед отъездом, передразнивая отрывистый Селестин говорок, произносит Роза. Так и сказала, честно! Роза прижимает ладонь к груди, говорит с напускным надрывом: Для тебя, Дол, ни словечка не нашлось. И для меня. И для Парснипа.

Люка улыбается. Стягивает платок с шеи, наматывает на руку. Вокруг рта размазана помада.

Так что, выпьем за старую стерву? — говорит она.

Роза пододвигает нам два стакана и наливает в каждый по порции виски.

Хоть мы это уже и делали, скрипит она. Но где раз, там и второй.

На сей раз я пью с ними, и мне тепло — от виски и от того, что мы здесь.

Ну, тебе получше? Лучше наружу, чем внутрь, говорит Роза.

Я не доверяю своему голосу, поэтому приходится кивнуть. Люка допивает свой стакан одним махом. Снова туго повязывает платок. Вынимает из сумки салфетку, утирает рот, затем снова подкрашивает губы — быстро, уверенно. Без зеркала. Она смотрит на Розу.

Ты готова?

Они тоже уезжают. Роза вернется к Теренсу, а Люка — в Ванкувер.

Не пропадайте, говорит Люка, и мы все смеемся. Знаем, что пропадем.

У меня дорожная сумка, старые деревянные кости и четки. Сундук я тоже заберу. Он мне служил кроваткой, когда я была маленькой. Пережил пожар. Еще есть фотография, где я пока целая, рядом со мной сердитая Люка, хмурится из-под копны огненных волос, и еще одна — где мы все сидим на диване, Фрэн обнимает меня за плечи, рот у нее открыт — она собирается сказать что-то. Нет ничего, что я могла бы взять в память о Марине. Ни намека на то, какой она была, даже фотографии нет. Но можно ли тосковать о том, чего никогда не имел? это лишь фантомная боль.

Я шла по улице с двумя сестрами. Пес Розы бежал впереди, Люкин умный чемодан на колесиках катился сзади. На углу, где была когда-то лавка Эвансов, мы вызвали такси из автомата. На улице мы не встретили никого, ни единого человека.

Ты как одна-то останешься, Дол? — говорит Люка. Может, с нами на вокзал?

Я сказала ей, что мне нужно кое-что привести в порядок. Я поеду ночным поездом.

Как думаете, они Парснипа возьмут? — спросила Роза. Не то мне придется в город пешком переться.

Но таксист улыбнулся и погладил пса по голове.

Тесновато будет, сказал он. Только на сиденье его не пускайте.

На этот раз на нем была ковбойская шляпа. Дотронувшись до ее полей, он кивнул мне.

Ну как, нашли маму? — спросил он.

В том числе, подумала я, но не сказала ничего.

Так, девушки, куда вы меня везете? — спросил таксист, и они помахали мне на прощанье.

А потом я это сделала. Передвинула кровать в угол комнаты, а стол к окну. Как всегда было. Принесла с кухни стул. Отдернула занавески, чтобы в темноте проще было представить, что в доме Джексонов живут, там куча чумазых ребятишек и собака на крыльце. Я села там, где сидела с мамой, когда та занималась глажкой, а потом читала «Криминальные новости» и прятала их. Я вынула фотографию, которую дала мне Ева, и на обороте составила список.

Если бы мама не вышла из дома, я бы не обгорела

Если бы она не была должна Джо Медоре за квартиру

Если бы Фрэнки не проиграл те деньги

Если бы у нас все еще было кафе

Если бы Фрэнки не проиграл его

Если бы я была мальчиком

Если бы Фрэнки не проиграл меня

Места мне не хватило, но оставалось добавить только одно: обида может плясать, как пламя на ветру; пылать и пылать. Спросите Фрэн.

Я беру список и кладу в сумку. Мама не кричит мне вдогонку, что и как делать. Я не иду в лавочку взять чего-то в кредит, я иду на такси, которое увезет меня отсюда. На холме двое — шагают один за другим. Тени их в свете фонарей то длинные, то короткие. Первый — Луис, он мчится ко мне, улыбается — довольно и чуть смущенно. Я рада его видеть.

А я как раз собиралась вызвать такси, говорю ему я. И узнаю ее. Она плетется по дороге за ним следом, толкает перед собой тележку с какими-то мешками и похожа на беженку из зоны военных действий. Закутана в невероятное количество платьев, пальто, шалей, пряди волос закрывают лицо. Грязно-бурые волосы. Двигает тележку в сточную канаву и идет ко мне, вытянув руки перед собой — словно ждет, что наденут наручники. Она что-то мне показывает.

Я правильно сделал, тетя Дол? — спрашивает Луис.

У меня нет ответа. Ее лицо такое живое, рот открыт — будто она собирается что-то сказать. Руки желтые, в синяках, но в свете фонаря я вижу на грязной коже поблекшее распятье и чернильные буквы: «ФРЭН».