Бог ты мой! Ну и горка! — говорит она театральным шепотом. Кто-то нежданный все-таки прибыл: может, она и хотела замаскироваться, но сомнений в том, что это Люка, нет.

Я не могу смотреть на гроб и не могу смотреть в яму. Я рассматриваю склоненные головы людей, делающих вид, что в эту минуту молчания они молятся за упокой души Мэри Бернадетт Гаучи, урожденной Джессоп. Селеста украдкой бросает взгляды на Люку, а Роза, стоящая напротив, ухмыляется ей. Священник строго смотрит на Розу, и она поспешно делает строгое лицо. Голос отца Томелти колеблется от шепота до крика. Я слышу за спиной, как кто-то с присвистом выпускает дым: служащие похоронного бюро стоят на расстоянии, которое сочли почтительным. Я, как они, ничего не чувствую. Я не понимаю, кто жив, кто мертв. Думаю о списке, лежащем в кармане дорожной сумки. По крайней мере, теперь я могу вычеркнуть из него Люку.

Она стоит рядом, пахнет «Шанелью» и жевательной резинкой. На мертвенно-бледном лице Люки губы кажутся пламенно-алыми. Внезапно она меня толкает, так быстро и незаметно, что это может быть случайностью. Я искоса смотрю на нее; она шепчет уголком рта:

Воскресная школа… и вперивается взглядом в Розу.

* * *

Воскресная школа с отцом Стоуком, у которого одна нога была короче другой — в детстве болел полиомиелитом — и которого Роза, увидев его походку, тут же окрестила отцом Стуком. Сзади ряса была облеплена жеваными бумажками, вырванными из Библии; глаза за толстенными стеклами очком казались рыбьими; он давал нам молоко из маленьких бутылочек и бутерброды с мясным паштетом. Но перед едой мы должны были помолиться. Он ставил нас в два ряда — как мы сейчас стоим у маминой могилы, — и наши желудки нетерпеливо урчали, пока он обращался к Господу Всемогущему.

Отче наш…

Да? — раздавался вдруг тоненький голосок, словно идущий с потолка.

Он изумленно поднимал глаза. Это была любимая Розина шуточка. Он каждый раз попадался.

Люка снова пихает меня в бок, и я едва успеваю заметить легкий кивок ее головы. Миссис Рили неумолимо клонит в сон. Веки сами закрываются, голова клонится набок, едва не падает Розе на плечо, но тут миссис Рили вздрагивает, встряхивается и глядит, распахнув глаза и судорожно моргая, на священника. У Розы руки сцеплены на животе, глаза закрыты, брови двумя благочестивыми арками рвутся к небу. Она напоминает мне братца Тука. Грудь ее вздымается под пальто, и мне даже кажется поначалу, что она рыдает; но она открывает глаза, подмигивает нам и снова погружается в благоговейный транс. Священник умолкает, и слышится тихий смешок. Он кидает горсть земли на гроб. Сзади раздается сдавленный вздох. Еще горсть. Отец Томелти размашисто крестится, и Люка делает то же самое, утирая походя перчаткой нос. Она склоняет голову, но смех рвется наружу, трясет ее взрывной волной, сливаясь с приглушенным пофыркиванием Розы, Луиса, моим. И вдруг мы все начинаем хохотать, смущенно и пронзительно — под холодным взглядом священника, под каплями тумана, падающими с неба.

Люка сбегает первой; едва стихает последнее «Аминь», и она уже мчится, пошатываясь на шпильках, по грязи, будто за ней гонится сам Сатана. А это всего лишь Роза, пальто ее надувается колоколом, и она, задыхаясь, пытается поспеть за сестрой.

Лю, погоди минутку! Меня подожди!

Она нагоняет Люку, и они берутся за руки. Их смех несется над покосившимися надгробиями, над заросшими сорняками могилами. Я чувствую себя обойденной. Совсем недолго, но Роза была со мной, а у могилы Люка протянула мне руку, и я решила, что и на нее имею какие-то права. Но теперь они опять друг с дружкой. Селеста семенит передо мной, она пытается умаслить священника; ей хочется отгородиться ото всех нас, даже от собственного сына Луиса. Он держится со мной рядом. Взгляд у него озорной.

А это кто? — спрашивает он.

Люка.

Ой, правда? Я про нее слышал.

Мы стоим на холме, смотрим на проносящиеся внизу машины. Они выглядят как игрушечные, идут двумя ровными рядами, замирают или газуют на светофоре. В воздухе разлита ровная, успокаивающая серость. Луис обозревает панораму.

Это, наверное, сильное потрясение — увидеть всех снова? — спрашивает он.

Я не в силах скрыть разочарование.

Это не все, говорю я. Я бы еще многих увидела.

Например, отца?

Нет. Например, Фрэн.

Можем попытаться, говорит он. Походить, поискать.

Он извиняется за нас обоих.

Мам, мы только заскочим в «Лунный…» …э-ээ… в ресторан. Возьмем джина.

Селеста усаживается на заднее сиденье рядом с Розой и Люкой, с нескрываемым отвращением подбирает полы пальто.

Мы домой, Дол! — кричит в окно Роза. Закусок прихватите, ладно?

Мы глядим им вслед. Миссис Рили улыбается и машет нам с переднего сиденья машины Джамбо. Ну, просто семейная поездка за город. Мы машем в ответ.

Ну, тетя Дол, говорит Луис. Ты готова?

* * *

Он поражен тем, что я не знаю, где мы. Для Луиса город менялся постепенно, годами прокладывались новые дороги, сносили старые районы, работали экскаваторы, в воздухе пахло горячим асфальтом. А для меня все новое и все одинаковое. Ряды одинаковых кирпичных домов, из распахнутых дверей которых выкатывают коляски, вывозят велосипеды, доносятся запахи еды. Жестяная улица, Цинковая, Серебряный переулок. Я думаю о драгоценных металлах — потому что мы сворачиваем на Платиновую площадь. Здесь Луис останавливается.

Гляди, показывает он в сторону живой изгороди из шиповника. Можем здесь срезать.

Металлическая дуга, перекинутая над железной дорогой. Это Дьяволов мост. Слева переплетение узеньких улочек, справа — доки, рельсы, скрещивающиеся и расходящиеся, как линии на руке. Прямо под нами вьется змейкой колея. Я никогда не была на мосту, только под ним. Со склада вдалеке доносится лязганье металла.

Мы здесь играли маленькими, говорю я. Луис улыбается мне.

Мы тоже! — говорит он. Здесь теперь живут бродяги. Разумеется, безо всякого разрешения.

Он ведет меня дальше, напрямик, к докам. Мы проходим ряды каких-то захудалых магазинчиков, и Луис показывает на противоположную сторону улицы — там бакалейная лавка, швейная мастерская, зал игровых автоматов — в ярко размалеванной витрине выставлены муляжи призов. Луис выжидающе смотрит на меня.

Что? — спрашиваю я. Что такое?

Я слежу за его взглядом. Он никак не возьмет в толк, что у меня воспоминания пятилетней девочки. Мешанина названий улиц, чьих-то имен. Ничего конкретного. Он показывает на вывеску над дверью: «Тино — овощи и фрукты». Для меня это пустой звук, но что-то меня цепляет. Что-то едва ощутимое. Тусклый свет, запах темноты за дверью.

Я тебе покажу, говорит он, переходит улицу и распахивает дверь. Но я останавливаюсь, делаю вид, что рассматриваю апельсины в ящике. Они, как снегом, припорошены плесенью. У входа, среди коробок и ящиков с овощами разной степени гнилости сидит старик. Луис тихонько разговаривает с этим почти что призраком, а я мнусь на тротуаре и дрожу от холода. Ветер несет мелкие капли дождя. В витрине швейной мастерской стоит покосившийся манекен с пустыми глазами. Голова его уткнулась в раму окна, на щеке следы пальцев. В груди у меня начинается жжение.