Представив себе это, Слободская в такой ужас пришла, что в очередной раз попыталась пошевелиться. Бесполезно. Все, что она могла делать, – это пялиться в потолок. Даже слюни пускать не могла.

– Кто-нибудь, кто меня слышит! – попросила Слободская. – Кто-нибудь ненормальный, кто-нибудь, кто верит в телепатию, пришельцев и прочую ерунду! Пожалуйста, прочитайте мои мысли на расстоянии и пришлите сюда летающую тарелку. Дорогие спасатели с Марса! Даже если вы трехглазые зеленые уроды, я непременно выйду замуж за одного из вас. Или за всех разом, и буду каждый Божий день играть вам на арфе! Я специально научусь играть на арфе, только заберите меня отсюда. Хоть кто-нибудь, заберите!

Так она лежала и просила всех подряд выручить ее из беды. Марсиан, маму, старший командный состав сил противовоздушной обороны, Организацию объединенных наций и даже дюжину известных ей богов, каждый из которых представлял свое религиозное направление, и ни в одного из которых Слободская не верила. И вот, когда, перебрав богов наиболее популярных и не добившись толку ни от Будды, ни от Аллаха, ни от отца, ни от его сына, она дошла до второразрядного Шивы-разрушителя, случилось чудо. Чья-то косматая голова заслонила бьющий в щели электрический свет, и давно не мытое, пахнущее лесом существо уставилось на Дусю внимательными голубыми глазами. С трудом Дуся опознала в этом существе человека.

Он пришел поохотиться на упырей, повадившихся таскаться в его лес. Он рассматривал Дусю, склонив набок нечесаную башку, и громко сопел. При виде неподвижной Слободской, в глазах у которой застыл смертный ужас, что-то в мозгу человека колыхнулось, прошло рябью по поверхности сознания, и вдруг неожиданно вынырнуло воспоминание о том, как сам он лежал точно так же. Только над головой был не дощатый потолок, а бездонное звездное небо.

Он тогда притащился в лес на встречу с инопланетянами. А встретил доктора Смерть, занятого со своими покойниками. Он пытался спастись, убежать, но споткнулся о корень и упал. И понял, что убежать не получится. Он лежал и смотрел в опрокинутое небо. Потом сильные руки схватили его. Пахнуло эфиром. Грубая ткань легла на лицо. Сладкий удушливый запах потек в ноздри, закупорил легкие, и он уплыл в темноту, успев подумать, что это конец.

Однако главный заложновский уфолог Валерьян Электронович Савский (а это был именно он) не сгинул в ту ночь посреди темного леса. Оказалось, что с жизнью товарищ Савский попрощался несколько преждевременно. Усыпив Савского эфиром, Прошин решил на время оставить уфолога в придорожной канаве. Валентин Васильевич торопился закончить оживление, поскольку активность родника, необыкновенно сильная в тот день, вот-вот могла пойти на убыль, и следовало спешить. Позже доктор намеревался вернуться за Савским, оттащить его в лабораторию и поработать с уфологом в спокойной обстановке. Но вышло иначе.

Пока Прошин возился с оживлением, пока окунал пациентов в родник и раскладывал по шалашикам, из-за поворота дороги вынырнул автобус, следующий рейсом Москва—Калуга, и резко затормозил, раскидывая гравий из-под колес. Из автобуса вывалилось полтора десятка работяг, которые отправились в дорогу с московского автовокзала шесть часов назад, успели уже выпить все припасенное, спеть три раза про черного ворона и пообжиматься с кондукторшей, а теперь жаждали не столько глотнуть свежего воздуха, сколько освободить организм от излишков жидкости. Нетрезвые пассажиры разбрелись по кустам. Один из них натолкнулся в канаве на бесчувственного Савского. Приняв несчастного уфолога за утомленного «Невским оригинальным» товарища по путешествию, сердобольный мужик дотащил его до автобуса, мешком свалил на сиденье.

Двери захлопнулись, автобус, задрожав всем своим железным телом, тронулся, однако, проехав пару километров, остановился снова. Оказалось, не все пассажиры вернулись из лесу. Некий Колян, по всей видимости, справив нужду, заснул прямо в кустах. Коляновы друзья, обнаружив его отсутствие, требовали остановить автобус и желали отправиться на поиски незадачливого Коляна. Поскольку требования свои они подкрепили угрозами пересчитать шоферу зубы в случае отказа, двери распахнулись, и друзья Коляна гурьбой направились в лес, весело перекликаясь и беззлобно матерясь. Пока они аукали по кустам, не беря в расчет, что место, где Колян пропал, находится в двух километрах отсюда, Савский начал приходить в себя. Не вполне понимая, кто он, где находится и что делают вокруг все эти люди, однако памятуя о грозящей опасности, Валериан Электронович сполз с сиденья, шатаясь протащился к открытой двери, вывалился наружу и заковылял, изо всех сил торопясь, к придорожным кустам. Он шел, и шел, и шел снова, падал, а потом опять шел. В голове путалось, ничего в ней не осталось от прошлой жизни, кроме пережитого ужаса и надежды, что если быть осторожным и не показываться людям, то можно уцелеть. Близкое дыхание смерти выдуло из сознания Савского весь мусор цивилизованной жизни, унесло в никуда рефлексии, мечты, проблемы. После судьбоносной встречи на поляне у родника Савский стал совершенно другим человеком, и человек этот был значительно ближе к питекантропу, нежели к физику-ядерщику, в свое время возглавлявшему в калужском институте целый отдел.

Войдя в лес, Савский услышал, как автобус отъезжает (Колян, оказывается, вовсе не потерялся, а преспокойно себе дрых, свалившись в проход между сиденьями). Он направился в чащу. В ту ночь Валерьян Электронович впервые спал в корнях старого разлапистого дерева.

И вот теперь, глядя на беспомощную Слободскую, лежащую посреди тесной каморки, Савский не только вспомнил все происшедшее. Он также понял, что эту дохленькую тушку надо вынести из опасного дома, утащить в лес, выпустить на волю. Крякнув, бывший председатель уфологического общества, а ныне вольный лесной житель Валериан Электронович Савский, взвалил Слободскую на плечо и зашагал прочь.

* * *

Доктору Прошину повелителю мертвых, действительно очень нужны были деньги. Много. Катастрофически много. Вольский был его единственным и неповторимым шансом, удачей, какая случается раз в жизни. И Прошин не намерен был так просто сдаться. Он понимал, что идет на риск. Знал, что Вольский не врет про водителя, оставленного в машине. Знал, что если акула капитализма не выйдет из дома живой и невредимой, Прошина вместе с лабораторией взорвут к чертям собачьим. Перед тем как спуститься в подвал, Вольский поговорил по телефону, сказал, что все в порядке и что через час он вернется.

У Прошина была единственная возможность: действовать внезапно и очень быстро. Смертельная инъекция, мгновенная смерть. Потом – как можно скорее обернуть жаростойкой простыней, опустить в котел.

В новой субстанции процедура оживления занимала минут двадцать. Если повезет – как раз можно уложиться в отведенный час. После процедуры Вольский не будет опасен. Он сделает все, что потребуется Прошину. А потом умрет навсегда. Когда Прошин рассказывал Вольскому, что максимальный срок жизни после лабораторного оживления – три недели, он говорил правду. Конечно, это рискованно. Вдруг не получится? Но рискнуть все же стоило: другого такого шанса не представится, Прошин это нутром чувствовал.

Пока Вольский рассматривал подвал, Валентин Васильевич, делая вид, что роется в шкафу, набрал шприц. Никакой мертвой воды, на это нет времени. Просто инъекция препарата, вызывающего мгновенный паралич сердца. Всего делов – две-три минуты, не больше.