Значит, если считать от поляны с родником – полтора километра на юго-восток. Двадцать минут ходу.

– Виктор, – обернулся Вольский к Веселовскому, – эта поляна, на которой родник, ну это ваше чертово кладбище – где оно? Доехать туда можно?

Меньше чем через полчаса Федор осадил джип у того самого места, где две недели назад Веселовский с Дусей вышли из лесу после экспедиции по местам межпланетной славы. Напротив, за полем, чернел в сумерках высоченный тесовый забор.

– Вот она, дача Прошина, – сказал Вольский, и решительно зашагал в сторону частокола, за которым скрывалась лаборатория милейшего Валентина Васильевича.

Из окна машины Федор и Веселовский видели, как открылась калиточка в воротах. На секунду силуэт Вольского показался в прямоугольнике яркого электрического света, а потом снова наступила темнота. Только частокол чернел на фоне вечернего неба. Ни усатый водитель, ни бравый уфолог-энтузиаст, поразивший оригинальными идеями любимую тетку пламенной журналистки Слободской, не могли увидеть, как со стороны леса к частоколу подошел человек.

Он шел, по-звериному бесшумно ступая, тенью скользил по траве. И запах от него шел не человеческий. Пахло от него прелой хвоей, осенними заморозками, страхом и восторгом ночной охоты, после которой, сытый и умиротворенный, он лежал, глядя в глубину опрокинутого над лесом ночного неба. Этот лес, которым человек насквозь пропах, стал ему родиной, семьей, жизнью, радостью, это были его угодья, его территория. И следуя тому новому, звериному, что долгие годы дремало внутри и лишь здесь, в лесу, пробудилось, наполнив все его существо, человек намерен был свои угодья защитить. Он собирался прогнать отсюда непрошенных гостей, повадившихся околачиваться по лесу.

Человек неслышно пробежал вдоль забора, втягивая носом пропахший мертвечиной воздух, и нырнул в заблаговременно вырытый лаз. Кровь бросилась в голову в предвкушении настоящей охоты. До этого он лишь разрывал лисьи норы, но теперь наконец пришла пора наведаться в жилище кое-кого покрупнее лисы.

Прокравшись по двору, человек забрался под помост и затаился, выжидая.

* * *

Увидев розовенького, гладкого, радушно улыбающегося Прошина, Вольский снова испытал острое желание удушить эту гниду на месте. Но вместо того чтобы вцепиться Валентину Васильевичу в горло, он поздоровался и поблагодарил, когда Прошин пригласил пройти в дом.

«Представь, что это сделка», – велел себе Вольский.

В сущности, это и была сделка. Он не удавит Прошина на месте в обмен на Соню.

«Представь, что это просто деловые переговоры, – снова велел себе Вольский. – Таких переговоров ты провел сотни. Ты это умеешь».

Это он и вправду умел. Умел и любил. На этом, собственно, весь его бизнес строился. Прикупая очередное предприятие, следовало блефовать, сбивать цену, делать скучное лицо, не выказывать заинтересованности. Проворачивая сногсшибательно выгодную сделку, надо было страдальчески заводить глаза и цокать языком: «Господа, это грабеж, вы пользуетесь тем, что комбинат мне действительно очень нужен». Для него это была любимая игра, вроде покера, только куда более увлекательная. Здесь полагалось притворяться, прятать себя настоящего, никому не показывать. А это Вольский умел превосходно. Этим он занимался всю сознательную жизнь, с тех пор, как в детстве понял, что настоящий он недостаточно хорош, что такого, как есть, его никто не полюбит.

Сейчас это тоже была игра. На кону стояла жизнь Сони, которая была куда ценнее, чем жизнь самого Вольского. И показать, как немыслимо высоки ставки, – значило проиграть. Если он проиграет, Соня умрет. Значит, проиграть нельзя.

Кажется, великий агент 007 умел по желанию останавливать сердце? Блестящий Джеймс Бонд, победитель негодяев, весь в белом, с бокалом мартини в одной руке и пистолетом – в другой.

Подходя к дому Прошина, Вольский приказал сердцу остановиться. Он заставлял сердце останавливаться много лет, каждый день. Заставлял его умирать, не биться, не чувствовать. Заставлял годами жить без любви. Это было трудно, больно, но – возможно. Сейчас Вольский приказывал сердцу остановиться в последний раз. Если все получиться, сердце сможет биться и любить свободно. Если нет – оно умрет. И Бог с ним. Без Сони Вольскому не нужно сердце.

Итак, он приказал сердцу остановиться. Игра началась, и ближайшие несколько часов работать предстояло только и исключительно головой. Порог прошинской избы на курьих ногах переступил не замученный Вольский с израненной в кровь душой, а беспечный, блестящий, непревзойденный Джеймс Бонд. Весь в белом. С воображаемым бокалом мартини в руке и продуманными ходами, убийственными, как меткие выстрелы агента 007.

Едва увидев Прошина, Вольский почувствовал холод в затылке и понял, что нельзя врать. Потому что Прошин – повелитель мертвых – это сразу узнает. С того момента, как Вольский заглянул на ту сторону, откуда приветливо махали ему мертвые руки и неживые голоса шелестели «ты с нами, скорее, иди, ты с нами», у них с Прошиным (повелителем мертвых) установилась странная связь. Об этом знал Прошин, об этом знал Вольский, и от этого было никуда не деться. Так что Вольский не стал врать.

– Я приехал к вам, Валентин Васильевич, с деловым предложением, – заявил он с порога. Уселся на табурет, заложил ногу на ногу и закурил.

– Что за предложение? – поинтересовался Прошин.

– Видите ли, – сообщил Вольский скучным голосом, – ко мне попало письмо покойного господина Качанова, бывшего агента КГБ, в свое время приставленного для наблюдения за вами. В своем письме Качанов очень подробно излагает суть ваших экспериментов. По этому поводу у меня есть предложение – сугубо деловое. Но сначала я намерен потребовать объяснений.

Пока все шло правильно. Акула капитализма Аркадий Вольский приехал к Прошину с предложением, но сперва этот жадный и хитрый человек требует объяснений. Утром деньги, вечером стулья. Можно и наоборот: вечером деньги – утром стулья. Но деньги вперед. Чистый бизнес, ничего личного.

Прошин повел носом, глубоко втянул воздух, прикрыл глаза. Вольский говорил правду. Пока он говорил правду. Пока не врал, хотя что-то там такое мелькало на заднем плане, что-то тревожное.

– Каких вы хотите объяснений? – поинтересовался Прошин.

– Я хочу знать, была ли авария, в которую я попал, случайной, связано ли с вашими экспериментами то, что я чуть не умер в больнице, и наконец, является ли следствием ваших экспериментов плачевное состояние, в котором сейчас находится госпожа Богданова.

– А что с госпожой Богдановой? – спросил Валентин Васильевич.

– Госпожа Богданова в больнице, в крайне тяжелом состоянии, – пояснил Вольский. – Врачи не могут справиться с болезнью. По самым оптимистичным прогнозам ей осталось жить несколько дней. Я считаю себя обязанным принять в ее судьбе некоторое участие, поскольку именно благодаря Софье Игоревне остался жив. Так что жду объяснений. Условия моего предложения, которое может оказаться очень выгодным не только для меня, но и для вас, зависят от того, насколько эти объяснения меня удовлетворят. Должен сразу предупредить: даже не пытайтесь предлагать мне чай. И не делайте резких движений. В ста метрах от дома стоит моя машина. У водителя – приказ: если я не позвоню через час и не сообщу ему, что все в порядке, – вызывать боевиков, если не вернусь через два часа – дать им команду взорвать всю вашу лавку к чертовой матери вместе с вами, уважаемый.