Сделав паузу, все из того же маленького пакетика Рультабий вытащил листок белой бумаги, сложенный вчетверо, из этого листка белой бумаги извлек невидимый предмет и, зажав его между большим и указательным пальцами, отнес председателю.

– Это, господин председатель, волос, белокурый волос, испачканный кровью, волос мадемуазель Станжерсон… Я нашел его приклеившимся к одному из мраморных углов опрокинутого ночного столика… Да и сам мраморный угол был в крови. О! На нем осталось совсем крохотное красное пятнышко, едва заметное, но для меня крайне важное, ибо оно, это маленькое пятнышко крови, поведало мне о том, что, поднявшись в испуге с кровати, мадемуазель Станжерсон упала и со всего размаха ударилась об этот мраморный угол – отсюда рана на виске и этот волос, прилепившийся к углу, волос мадемуазель Станжерсон. Мне стало ясно, почему у мадемуазель Матильды не было необходимости менять прическу. Врачи заявили, что удар пострадавшей нанесли тупым предметом, а под рукой у следователя оказалась баранья кость, и он тут же свалил вину на нее, однако мраморный угол ночного столика тоже является тупым предметом, только ни врачи, ни судебный следователь не подумали о нем, да и сам я, возможно, не наткнулся бы на него, если бы не все тот же здравый смысл, который подсказал мне эту мысль и заставил предугадать этот самый угол.

Зал снова чуть было не разразился аплодисментами, но Рультабий продолжил свои показания, и сразу же воцарилась тишина.

– Кроме имени убийцы, которое я узнал лишь через несколько дней, мне оставалось определить время первого этапа разыгравшейся драмы. Допрос мадемуазель Станжерсон – хоть она и постаралась ввести в заблуждение судебного следователя, – а также господина Станжерсона помог мне вычислить это время. Мадемуазель Станжерсон с предельной точностью, чуть ли не по минутам, рассказала о том, как прошел ее день. Мы установили, что убийца пробрался во флигель между пятью и шестью часами; примерно в четверть седьмого профессор с дочерью уже вновь принялись за работу. Выходит, это могло случиться в промежутке между пятью часами и четвертью седьмого. Что я говорю, какие пять часов! Ведь в это время профессор находился рядом с дочерью… А драма могла разыграться лишь в отсутствие профессора! Следовательно, на этом коротком отрезке времени нужно искать такой момент, когда профессор с дочерью не были вместе… Так вот этот момент я обнаружил во время допроса, проходившего в спальне мадемуазель Станжерсон в присутствии господина Станжерсона. Там было отмечено, что профессор с дочерью вернулись в лабораторию около шести часов. «В этот момент, – сказал господин Станжерсон, – к нам подошел лесник, он задержал меня на минутку». Стало быть, состоялся разговор с лесником. Лесник беседует с господином Станжерсоном о вырубке леса и о браконьерстве; мадемуазель Станжерсон уже ушла; она, видимо, вернулась в лабораторию, так как профессор добавил следующее: «Лесник отправился исполнять мое поручение, а я пошел к дочери… Когда я вернулся, дочь уже работала».

Итак, значит, драма разыгралась в течение этих коротких минут. Иначе и быть не может! Я отлично представляю себе, как мадемуазель Станжерсон входит сначала во флигель, затем к себе в комнату, чтобы положить шляпу, и оказывается лицом к лицу с бандитом, который ее преследует. Тот уже какое-то время находится во флигеле. Очевидно, он все подготовил, чтобы осуществить свои намерения ночью. Сняв стеснявшие его движения башмаки папаши Жака – об этом я уже рассказывал следователю, – он похищает документы – каким образом, я только что изложил, – затем прячется под кровать. И тут как раз возвращается папаша Жак, моет полы в прихожей и в лаборатории… Время тянется медленно… Но после ухода папаши Жака преступник выбирается из-под кровати, бродит по лаборатории, выходит в прихожую, выглядывает оттуда в сад и видит – ибо в ту минуту только начинало смеркаться и было еще достаточно светло, – что во флигель направляется мадемуазель Станжерсон совсем одна. Никогда бы он не осмелился напасть на нее в такой час, если бы не уверенность, что мадемуазель Станжерсон беззащитна! А если ему показалось, будто она одна, значит, разговор между господином Станжерсоном и задержавшим его лесником происходил в дальнем углу, в стороне от тропинки, том самом, где расположена небольшая рощица, скрывшая их от глаз злодея. И тогда он решается. Ему спокойнее осуществить свой замысел сейчас, оказавшись во флигеле наедине с мадемуазель Станжерсон, чем глубокой ночью, когда папаша Жак спит на своем чердаке. Он-то, верно, и закрыл окно в прихожей! В итоге становится понятным, почему ни господин Станжерсон, ни лесник, находившиеся, впрочем, довольно далеко от флигеля, не слышали выстрела.

После этого преступник возвращается в Желтую комнату. Все произошло, видимо, с молниеносной быстротой! Мадемуазель Станжерсон, должно быть, закричала или, вернее, хотела закричать от ужаса: еще бы, человек схватил ее за горло! Он мог задушить ее, удавить… Однако рука мадемуазель Станжерсон нащупала тем временем в ящике ночного столика револьвер, который она прятала там, с тех пор как человек этот стал угрожать ей. Убийца уже размахивает над головой несчастной своим оружием, которое в руках Ларсана – Боллмейера становится страшным, – бараньей костью. Но мадемуазель Станжерсон успевает нажать на спусковой крючок… Раздается выстрел, пуля попадает в руку злодея, выронившего свое оружие. Баранья кость, испачканная кровью, которая течет из раны убийцы, падает на пол, преступник шатается, хочет ухватиться за стену, оставляет на ней след своих окровавленных пальцев и, опасаясь новой пули, убегает…

Жертва нападения видит, как он пересекает лабораторию… Прислушивается… Что он там делает в прихожей? Чего он мешкает, не прыгает в окно? Ну вот, наконец-то он спрыгнул! Она бежит к окну и закрывает его. А теперь узнать бы: видел что-нибудь отец? Или слышал? После того как опасность миновала, несчастная думает только об отце… Сделав над собой нечеловеческое усилие, она старается скрыть от него все. Только успеть бы! И когда господин Станжерсон возвращается, дверь в Желтую комнату уже закрыта, а его дочь сидит в лаборатории, склонившись над письменным столом, вся внимание и за работой! – Тут Рультабий поворачивается к господину Дарзаку. – Вы знаете правду, – восклицает он, – ответьте же нам, так ли все происходило на самом деле?

– Я ничего не знаю, – отпирается господин Дарзак.

– Вы просто герой! – усмехается Рультабий, скрестив на груди руки. – Но если бы мадемуазель Станжерсон, увы, могла знать, что на вас пало обвинение, она освободила бы вас от данного вами слова и сама попросила бы вас рассказать обо всем, что доверила вам… Да что там говорить – она сама пришла бы сюда, чтобы защитить вас!

Господин Дарзак не шелохнулся и не вымолвил ни слова. Он только с грустью посмотрел на Рультабия…

– Ну что ж, – продолжал тот, – мадемуазель Станжерсон, к сожалению, нет здесь, зато есть я! И поверьте, господин Дарзак, существует только один способ спасти мадемуазель Станжерсон и вернуть ей разум – это добиться вашего оправдания!

Гром аплодисментов стал ответом на эту последнюю фразу. Председатель и не пытался сдержать энтузиазм зала. Робер Дарзак был спасен. Чтобы убедиться в этом, достаточно было взглянуть на заседателей. Всем своим видом они открыто выражали свое мнение.