Бояре учили ее разбавлять вино водой в нужной мере, ибо сами за время пребывания в Греческом царстве эту меру уяснили. Эльга не ела и почти не пила; волнение и счастье заполняли ее целиком и не оставляли места даже для глотка разбавленного вина. Она не чувствовала вкуса: плесковский воевода, чудин Искусеви, учил ее разводить вино медовой водой с пахучими греческими приправами, говорил, что вкусно и согревает, и правда – было вкусно и согревало, но Эльге ударял в голову каждый звук голоса Мистины, каждый взгляд на его лицо заставлял ее вздрагивать от страстного восторга, и никакие иные впечатления сквозь это пробиться не могли. Сейчас его красота причиняла ей страдание. Она едва понимала, о чем вокруг говорят, зато впитывала его голос, казалось, не слухом, но всей кожей. Он тоже изменился за эти пять-шесть месяцев – как и она. Но этому Эльга не удивлялась. За море отправляются именно затем, чтобы вернуться не таким, каким уходил. И теперь за спокойствием его лица, казалось, повзрослевшего более, чем на минувшие полгода, она угадывала не просто новый опыт, но некий новый дух, который он принес из похода. До этого похода она все еще видела в Мистине того двадцатилетнего парня, каким впервые его узнала. А теперь в нем проглянул тот зрелый муж, каким он проживет остаток жизни.

Тянуло подойти, прикоснуться к нему, ощутить пальцами шероховатую шерсть его синего кафтана и тепло его плеча. Понять, в чем он изменился, а в чем остался прежним. По привычке думать об Ингваре она мысленно поставила их рядом и вдруг осознала: побратим мужа давно уже приобрел в ее жизни не меньшую важность и вес, чем сам муж. Она ждала их обоих одинаково. И когда возвращение мужа так обмануло ее надежды, ожидание этого, второго, стало вдвое сильнее.

И вот он здесь. Но она не могла подойти к нему у всех на глазах и сосредоточилась на том, чтобы вести себя как обычно. Радость ее и волнение сейчас никого не удивят. Она слушала, задавала вопросы, удивлялась, смеялась, если ее хотели рассмешить. Она понимала, что ей рассказывают про дивные дива: про битву в Босфоре, про добычу из Вифинии, про горный монастырь, про чудеса Ираклии и других греческих городов. Но все это откладывалось лишь в дальнем уголке ее сознания, как припас в погребе, который понадобится как-нибудь потом. И, постоянно встречая взгляд Мистины, она понимала: он тоже думает совсем не о том, о чем сам же сейчас говорит.

И чем больше она свыкалась с мыслью, что он жив, вернулся и сидит перед ней, тем сильнее ее волновал вопрос: с чем он приехал? Он уже сказал ей «я с тобой», и эти слова грели ей сердце, но что он в них вкладывает? Куда важнее, чем размер добычи, было то, как Мистина, самый умный и влиятельный человек в Киеве, видит нынешнее положение дел. И будущее. Но у нее не хватало духу спросить его об этом при боярах, заговорить о сложностях сейчас, пока все наслаждаются сознанием того, что вернулись, что дома, в безопасности, с добычей и славой…

И постепенно Эльга поняла еще кое-что. Она видела, как бояре за столом посматривают на Мистину – будто проверяют по его лицу, верно ли говорят. Смотрят как на своего вожака. Так же, как раньше на него смотрели Ингваровы гриди – пока он был их сотским. Но теперь это были люди, стоявшие во главе многотысячного войска. Это Мистина водил русов за море, это его удача обеспечила им добычу и возвращение. И сейчас, сидя за этим столом с кубком синего греческого стекла в загорелой руке, с самым спокойным видом, он словно вовсе и не думал о том, что является, пожалуй, самым могущественным человеком Русской земли. Ему не найдется сейчас соперников – не исключая и Ингвара. А в этом ключе его быстрый приезд к ней – на другой день после возвращения в Киев – и эти слова «я с тобой» означают, что в раздоре ее и Ингвара он… принимает ее сторону? Эльга не смела в это поверить: из одинокой женщины, поссорившейся с мужем и богатой разве что родовой удачей Вещего, она разом превращалась в силу, с которой какой угодно князь будет вынужден считаться! Если Мистина на ее стороне, то все это войско, самое меньшее, задумается, кого поддержать: князя или воеводу. А те, что сейчас здесь, и не задумаются даже. Кроме разве Ивора.

Даже собственные гриди Ингвара – задумаются. Слишком долго они привыкали к тому, что главный над ними – Свенельдич. И приказы им отдает Свенельдич. И что им делать, знает именно он. И чем дольше при Ингваре тот или иной гридь, тем сильнее эта привычка. Кое-кто из них состоит при князе с его двенадцати лет – и уже тогда старшим хирдманом юного наследника был Мистина.

Сердце екнуло от испуга при мысли, к чему это может привести. Его нынешняя сила… ее наследственные права и любовь к ней русов и полян… Если они объединятся… Да понимал ли Ингвар, какой опасности подверг самого себя, отпустив Мистину к ней?

Ловя его взгляд, она видела: он тоже многое держит в уме и многое хочет ей сказать. Но боялась этого разговора: как бы им не договориться до того, что изменит весь путь земли Русской.

А еще она замечала, как бояре и отроки украдкой бросают на нее вопросительные взгляды… соединяют этими взглядами ее и Мистину… Они тоже вчера видели на пристани рядом с князем какую-то незнакомую болгарыню. Очень многие не хуже Эльги способны связать два конца и понять: грядут перемены.

И что тогда означают эти взгляды? Что все эти люди в целом не прочь еще раз поменять князя в Киеве?

От этой мысли у Эльги оборвалось что-то в груди.

К приходу темноты она уже вся извелась от этих мыслей, от радости, волнения и тревоги за будущее. Усталые ратники расходились по дружинным домам, многие укладывались прямо в гриднице. Эльга наконец встала и попрощалась на ночь с боярами. Слегка поклонилась Мистине, наряду с прочими, и ушла в жилую избу.

Не зная, когда вернется и одна ли, она заранее велела Предславе и Добрете уложить Святку с челядью и оставаться с ним там. Теперь выслала и Совку, сказав, что ей ничего не нужно. Не надо было гадать, куда девки подались и чем заняты, пока не требуются госпоже. Не только она одна кое-кого сегодня дождалась: уже не первый год ее служанки и ближние оружники Мистины поневоле проводили столько времени вместе, что были дружны между собой не менее хозяев.

Сняв кафтан, убрус и белый хенгерок, Эльга в платье и волоснике села на лавку, где обычно шила. Пока она отстегивала и убирала в ларец нагрудные застежки, руки дрожали от напряженного волнения и ожидания. Повидаться на людях – совсем не то что наедине. Весь этот вечер, глядя на Мистину, она лишь привыкала к мысли, что он снова здесь. Но что он хочет сказать ей на самом деле?

Рядом на столе горела свеча. Было тихо. Так тихо, что неподвижно сидящей Эльге казалось, будто и самой ее здесь нет. Мгновение текли, ползли, бежали… Она не знала, долго ли так сидит. Каждое мгновение одиночества мучило ее, но при мысли о том, кто его нарушит, сердце каждый раз обрывалось заново.

Может, она преувеличивает их способность угадывать мысли друг друга? Надо было ему намекнуть… кивнуть или послать Черень шепнуть пару слов Ратияру? Мало ли, что было раньше? Может, после такой долгой разлуки, не зная, как она настроена, он не решится…

Скрипнуло крыльцо под чьими-то шагами. Но никаких голосов – отроки на крыльце не сказали ни слова. Кто-то без стука толкнул дверь, проверяя: не заперто? Открыл ее и вошел. Остановился за порогом. Раздался легкий стук опущенного засова.