– Товарищ профессор! – негромко позвал подошедший Никольский. – Там, похоже, это… гхм…

Кивнув, Герман оторвался от стены и направился вслед за младшим лейтенантом.

«Мне бы какую-никакую малость! – почти молился Герман. – Какую-то крохотулечку! Зацепку! Какое-то, хоть самое слабое, соответствие. На еще один Розетский камень[115] не надеюсь, но хоть что-нибудь…»

Отчего-то сильно зачесались ладони. «Неужели к деньгам?» – усмехнулся Крыжановский. А может, к более ценной находке?..

…Никольский остановился рядом с Фитисовым, который светил перед собой на стену и, тыкая в неё пальцем, старательно шевелил губами. Словно недоросль, водя пальцем по строчкам, ночью с фонариком читает утащенный у матери взрослый любовный роман.

– Вы можете прочесть эти ноты? – спросил хмуро Фитиль.

Герман схватил командирскую руку, сжимавшую фонарик, и стал водить его лучом по стене.

– Ну, каково ваше впечатление, товарищ профессор? Древние люди знали ноты, или мне только так кажется?

Герман не ответил, увлёкшись письменами: он забыл обо всём на свете.

– Понятно, – покорно вздохнул Фитиль, не делая попыток высвободить руку и фонарик.

– Что вам понятно? – ни мыслью, ни взглядом не отвлекаясь от своего занятия, спросил Герман.

– Что мне таки кажется. А ещё, что надо проявить щепетильность, и не отвлекать вас, когда вы заняты, – Фитиль осторожно отнял руку.

Из могилы вылез Артюхов. Учёный находился в столь возбуждённом состоянии, что соображения щепетильности просто не могли прийти ему в голову. Мельком глянув на рельефный рисунок, занимавший всё внимание Крыжановского, он возвестил:

– Кости выглядят так, словно их нашли в другом месте, а потом по одной перенесли в захоронение и собрали, будто детский конструктор. Да-а, с датировкой придётся повозиться, это уж будьте спокойны! Самые трудные для датировки – курганные захоронения! – рука Михаила Капитоновича обвела в воздухе овал. – Ну, это место тоже подходит под условия задачи. Считай, тот же курган. А курган тем и плох, что стратиграфия[116] не работает, да и сохранность костей оставляет желать лучшего. Того и гляди, превратятся в труху. Правда, металлические предметы сохраняются в земле хуже, но тут их все равно нет, хотя что-то определённо лежало возле правой руки погребённого – выемка осталась совершенно отчётливая. Весьма старая выемка…

– Так, может, это и были пресловутые «когти»? – предположил Никольский. – То, что там лежало? Хазары нашли могилу этого… и забрали «когти».

– Очень может быть, – насупился Артюхов. – Но я бы не спешил с предположениями – как уже сказано, всё упирается в датировку. А чтобы определить возраст кургана, надо знать, какая культура и в какое время была распространена в этом месте. И методом соответствия выделить нужную…

– Не томите, профессор, мы не в Москве, чтобы лекции слушать, – напомнил Никольский.

Артюхов покорно выдал вывод без тезисов.

– В том-то и дело, что ни одна известная культура не могла создать подобного! По крайней мере, в этой части света. Будь мы на севере Африки, я бы попытался выстроить теорию. Но тут… Мда…

Герман оторвался от изучения рисунков, и твёрдо сказал:

– Зато мне знакома эта культура. Собственно, по этой причине я сейчас здесь. От этой культуры ничего практически не осталось, а возраст её составляет около четырнадцати тысяч лет.

Артюхов набрал в грудь воздуха, чтобы возразить, но его опередил Никольский.

– Я удивляюсь вам, товарищи ученые! Впрочем, сам я тоже расфантазировался… «Когти», блин! Удивляюсь, как все мы, люди современные и неглупые, не заметили того, что должны были заметить с самого начала! Заметить и понять!

Товарищи ученые обернулись к младшему лейтенанту.

– Чего не заметили? – удивлённо воскликнул Артюхов.

Ухмыляясь несколько надменно, Никольский пояснил:

– А того, что всё это может оказаться происками врагов. Вы огульно принимаете увиденное, совершенно позабыв о ленинском принципе партийности науки! Но, если взглянуть на этот, с позволения сказать, скелет с точки зрения партийности…

У Артюхова плохо получалось вернуться из мира теорий на землю, и он наивно попробовал упорствовать.

– Но, позвольте, молодой человек, если факты противоречат теории, то менять надо не факты, а теорию!

Глаза Никольского преобразились в щелки – точь-в-точь как те щелки меж каменными блоками, куда и лезвие битвы не втиснуть.

– Вы уверены?

Все еще не понимая, Артюхов возмущенно воскликнул.

– Ну, конечно, уверен! Это суть научного познания! И, кроме того, что за крамолу вы усмотрели в древних костях, которые вот-вот готовы рассыпаться?

– И вы еще спрашиваете!? Эти, как вы выразились, кости, есть ни что иное, как искусная подделка фашистов. Или вы не слушали профессора Крыжановского, когда он рассказывал про проклятую религию гитлеровцев – ирминизм? Они ведь считают себя потомками допотопных гигантов… Ну, так вот, предъявив миру этот фальшивый скелет, сработанный, скорее всего, из слоновьих костей, «Аненербе» объявит ирминизм истинной, научно подтверждённой религией! Более того, всю эту землю фашисты объявят своей собственностью на том основании, что здесь, якобы, обитали их арийские предки. И тогда Геббельс начнёт орать на всех углах, что война, которую германский фашизм ведёт против СССР, носит не хищнический и захватнический характер, как оно есть на самом деле, а характер справедливый. Что эта война имеет целью вернуть Германии исконные земли. Вот для чего здесь копаются спецы из гитлеровского «Наследия предков»! И вот почему найденные кости похожи на детский конструктор!

Артюхов в ответ молча хватал ртом воздух. Победоносно взглянув на него, Никольский продолжил:

– Я уже не говорю о том, что подобные псевдонаучные находки посягают на теорию самого Дарвина! На священный постулат классовой борьбы! Ибо дарвинизм – это тот же марксизм, только применительно к биологической науке!

– Во-первых, наоборот, – вмешался Крыжановский. – Марксизм называли дарвинизмом применительно к социальной науке. А во-вторых, дарвинизм не теория, а всего лишь гипотеза. Потому как мало подтверждена научными данными.