Некоторые до сих пор считают, что наука и искусство суть вещи противоположные. Первое расчленяет, второе складывает.

В 1950 г. Чарльз Перси Сноу, писатель и государственный деятель, подчеркнул этот разрыв знаменитым термином «две культуры». Взгляды Сноу имели длинную родословную, отсылавшую нас, например, к мистику, поэту и художнику Уильяму Блейку, а также и к тем, кто противился «экспериментаторскому» подходу, которому покровительствовало британское Королевское общество XVIII столетия вместе с учеными западного мира. Предполагалось, что художник с помощью воображаемых материй докопается до истин более великих, чем одержимый ученый, который отрывает крылышки бабочке, чтобы разгадать ее секрет. Позиция критика предельно ясно выражена в стихотворении Эдгара Аллана По:

И что же тогда палеонтология, если не «дитя седых времен»? Без этого она теряет всякий смысл.

В этой книге из главы в главу я переносил образ «внимательных прозрачных глаз», чтобы через него пришло понимание трилобитового мира; также этот образ у меня связан с ученым, вглядывающимся в окаменелое животное, чтобы вдохнуть в него жизнь: глаза в глаза, не мигая. Мы вглядываемся — значит, мы познаем. Но тем не менее все наше знание я считаю материалом, из которого лепит художник. Даже самое незначительное научное открытие приносит радость, и истина блестит и трепещет радужными крыльями махаона.

Так почему же столько людей подозрительно относится к науке и ученым? На ум приходят несколько образов. Во-первых, это растиражированный телевизионными рекламами типаж, который я бы назвал «мягкотелый умник». Лысеющая макушка, остатки волос курчавятся на висках, отчаянный нервный тик такой силы, что мухи разлетаются, наш умник в страшном возбуждении носится со своим последним открытием — обычно с какой-нибудь штуковиной непонятного назначения. Одевается он в потрепанный мешковатый пиджак, из нагрудного кармана торчат отвертки. И очки — обязательные очки с толстыми стеклами. На самом деле и впрямь существует статистическая зависимость между близорукостью и интеллектуальным потенциалом. Телосложения этот умник хилого. Почему-то считается, что развитие мозга должно происходить за счет развития физического. Будто бы мозги паразитируют на остальном теле: чем больше растет череп, тем меньше становятся бицепсы и грудные мышцы, пока не достигается состояние идеального умника — мощный мозг на тонких ножках, этакий палочник с калькулятором вместо головы. Профессор Калькулюс из комиксов про Тинтина, молодого репортера, — типичный пример такого ученого: умного как никто, все время витающего в облаках, и для достижения реального результата ему явно недостает приземленного здравого смысла. Его изобретения поначалу неизменно приводили к катастрофам. Но при этом никто не сомневался, что сердце у него доброе. Радуясь за других, он всегда изобретает что-то немножко волшебное — какие-нибудь предметы, которые умеют совершать невозможные вещи в самое неожиданное время. Современный вариант умника больше ориентирован на компьютеры: он играет на клавиатуре своих машин с отрешенностью концертирующего пианиста. Его электронное мастерство рождает… прекрасного робота? машину времени?

Ученый по Эдгару По[56] в целом более зловещий — этакий бессердечный кромсатель невинных животных, или генный инженер, или плотник от анатомии, примерно как в «Острове доктора Моро». История Г. Уэллса легла в основу нескольких фильмов; вышеозначенный доктор населяет свой остров мерзкими химерами, жестоко перекроенными из разных видов животных. И как это часто случается с фантазиями Уэллса, то, что когда-то казалось плодом извращенного воображения, сегодня кажется почти возможным, хотя и не таким зловещим. Мы больше не верим, что пересаженное сердце свиньи может придать реципиенту «свинообразие». Тем не менее Уэллс внес свою лепту в демонизацию образа ученого, показав, что может произойти, если технические возможности не соотнесены с морально-этической ответственностью. В конце концов, у нас есть примеры из эры нацистов середины XX столетия, которые оставят далеко позади самые тягостные кошмары Уэллса. Совершившего эти безумства вряд ли можно назвать «коршуном, чьи крылья — взмах истин мрачных» из сонета По, потому что такой преступник совершает зло намного более активно, чем просто коршун-падальщик. Два типажа ученого — доброго и наводящего ужас — отражают ту двусмысленность в восприятии науки, которая свойственна расхожему мнению. С одной стороны, многие видят в ученых панацею, еженедельно выдающих на-гора готовые решения. С другой стороны, сам факт решения и непонятный язык, которым это решение объясняется, ведет к отчуждению, к ощущению того, что нас водят за нос: как, например, персонаж Стенли Кубрика доктор Стрейнджлав или хозяева лабораторий, которые Джеймс Бонд пускает ко дну во имя счастья всех нас.

К трилобитам тем не менее претензий нет. Я полагаю, что образ палеонтолога будет ближе к профессору Калькулюсу, чем к доктору Стрейнджлаву. И как ни старайся, я не могу сочинить сценарий, в котором тоталитарный режим ухитрился бы угнетать народ с помощью науки о трилобитах. «Ага, мистер Бонд! Вы прибыли как раз вовремя, трилобиты прямо сейчас восторжествуют над человечеством!» Я бы сказал, что 80% всех научных исследований так же безвредны в этическом плане, как и исследования трилобитов. Парадокс в том, что именно из-за этой безвредности очень трудно найти деньги на исследования: за деньги не грызутся только научные области, связанные с медициной или войной.

Вот она, чума современных Эдгаров По! Они вынуждены обращаться к скучнейшей теме добывания денег на исследования, которые не принесут и не могут принести ощутимых результатов в течение финансового года, когда бухгалтеры вытаскивают из ящиков свои электронные счеты. Требуется гораздо больше времени, чтобы понять реальную ценность такого академического исследования. Возьмем, например, повсеместное увлечение динозаврами и вспомним, что именно преданные своему делу, упорные ученые собрали из кусочков этих фантастических животных. Иногда этот процесс занимает десятилетие: выкопать, подготовить и потом собрать разрозненные фрагменты, в конце концов, облечь кости воображаемой плотью. Представьте, если бы мы не узнали о тираннозаврах, жизнь скольких детей стала бы намного беднее. В конце концов тщательная научная работа оказалась вознаграждена даже деньгами, если принять во внимание все книги и фильмы про динозавров и другую менее симпатичную побочную продукцию.

Я представляю, как изображенный здесь мой трилобит с трезубцем на голове однажды разбудит любопытство какого-нибудь ребенка, а потом этот любопытный малыш станет настоящим ученым, увлеченным поисками сокровищ истины. Или же мой трилобит захватит воображение поэта, и тот перепишет заново мрачный образ, выпущенный Эдгаром Алланом По: коршуна превратит в свободно парящего красавца орла.