– Я бы использовал. Из этого парня можно было выжать почти в два раза больше.

– Мы не такие, – просто ответила она. – Мы не считаем правильным пользоваться ситуацией. Чтобы хапнуть денег.

Мы? Он остановился.

– Хапнуть? – уточнил Лен. – Я бы выразился иначе – заработать.

Она не ответила.

– А как насчет первых Милтонов? Кому-то когда-то приходилось хапать.

Джоан задумалась:

– Я бы не назвала нас алчными.

– Тебе этого не приходилось делать; у тебя все и так было.

– Я хочу сказать, – задумчиво произнесла она, – что мы не стали бы хапать даже при необходимости.

– Ты действительно в это веришь? – Лен был осторожен.

– Конечно, – твердо заявила она. – Мы выше всего этого.

– Всего этого. – Он покачал головой. – Чего? Денег?

Она нахмурилась:

– Речь не о деньгах. А о том, кто ты.

– А мне кажется, что все дело в деньгах.

Она игриво толкнула его локтем.

– Если у человека есть деньги, он не должен говорить о них, а думать о них он должен как можно меньше.

– Ты шутишь.

– Наполовину. – В ее взгляде читался вызов. – Деньги для нас не главное.

Он фыркнул.

– Так и есть, – настаивала она.

– Вы думаете, что они не главное. – Лен прижал ее к себе.

Такие разговоры тревожили ее и одновременно заставляли задуматься. То, что он сказал о евреях, когда они сидели с Моссом в баре отеля «Алгонкин», потрясло ее. Слушая Лена, Джоан чувствовала, что его представлению о мире нельзя полностью доверять, что оно может быть не до конца правдивым, хотя в то же время оно было правильным. Евреев не принимали, она это знала. Все это знали. Но почему? Они не играли по правилам. Они не знали, как войти в комнату, как сохранять невозмутимость. Но откуда бы им знать правила? Откуда им узнать правила, если их никуда не допускали?

И она хотела дать Лену не только саму себя, хотела что-то принести ему в своих ладонях. С той самой секунды, когда она открыла глаза на Пенсильванском вокзале и увидела его лицо, ей хотелось ему что-то дать. Чем больше она его слушала, чем больше гуляла с ним по улицам, тем сильнее хотела объяснить ему правила. Чтобы победить. Но что он получит в результате этой победы… ее саму? Она не была в этом уверена.

– Знаешь, твой отец предложил мне заглянуть в архивы фирмы, – сказал Лен после недолгого молчания.

– Увлекательное занятие.

Он улыбнулся, и его ладонь скользнула вниз по ее руке, к локтю.

– На самом деле да.

– Но?

– Почему я? Зачем мне там рыться? Наводить порядок?

– Он тебе доверяет.

Лен покачал головой:

– Что, по его мнению, я должен там увидеть?

Она рассмеялась:

– А что там вообще можно увидеть?

– Как нужно управлять фирмой. Наверное. – Он выдержал паузу. – Или как не нужно.

– Ты ему нравишься. Вот в чем причина. С ним такое бывает редко.

Лен с некоторым беспокойством посмотрел на свою спутницу.

Они дошли до кофейни на первом этаже ее дома. Джоан открыла дверь, не глядя на него, а он обнял ее за талию, и они вошли внутрь.

– Знаешь, отец спас мне жизнь. – Джоан оглянулась.

Он сел за столик рядом с ней. Воздух в кафе был жарким и липким.

– Что произошло?

Она повернулась и посмотрела ему в глаза:

– Мы с Моссом ныряли за морскими звездами, и я уже оторвала одну от скалы и поднималась к поверхности…

Лен ждал.

– Это был мой первый приступ. – Она вздрогнула. – Я задыхалась…

– Он нырнул за тобой?

Джоан кивнула.

– А где был Мосс?

– В воде. – Она покачала головой. – Не мог сдвинуться с места. Он был парализован страхом.

– Бедняга.

Они молчали.

Затем он наклонился к ней и взял за руку.

– Если с тобой снова случится приступ, что я должен делать?

Она замерла. Никто, кроме близких родственников, никогда не говорил с ней о припадках. А Лен упомянул о них так, словно это что-то обычное, вроде головной боли или даже смены колеса в машине. Должно быть, он давно хотел задать этот вопрос. Джоан смотрела на него, а он не выпускал ее руку.

– Когда это случится, вставь ложку мне между зубов, – тихо сказала она.

Лен кивнул. Принесли гамбургеры. Они передавали друг другу кетчуп и соль. Джоан прихлебывала кока-колу. Лен ел. Их окружали голоса. На секунду она представила их двоих – он знает, и он рядом, – когда она выпадает из этого мира. Вспыхнув, она склонила голову и принялась за еду. Потом он попросил счет, а она набросила шарф на голову и направилась к двери, вышла из кафе, повернулась и стала ждать. И увидела, что он, наклонившись над столом, чтобы положить деньги, незаметно сунул в карман ложку.

Потом они лежали в постели и дремали, сбросив простыни; легкий ветерок обдувал его тело и шевелил волосы на его груди, а в воздухе словно витал едва слышный шепот, похожий на колебания воздуха надо мхом в лесу. И Джоан неожиданно для самой себя начала рассказывать о тропинке на острове, мысленно проходя мимо старых фундаментов и наклоненной ели, ступая по мху, такому глубокому, что не было слышно шагов.

– Когда ты оглядываешься, – сказала она в темноту, – кажется, что ты здесь впервые.

Лен слушал ее голос, описывающий Большой дом: тесные комнаты, стену над лестницей, где медленно и неторопливо двигались блики света. Джоан рассказывала все это с благоговением, словно зачарованная.

– Там нечего делать – нужно просто быть.

– Быть чем?

Джоан сморщила нос.

– Нами, – сказала она после недолгого молчания и посмотрела на него. – Милтонами.

Лен задумался.

– Это единственное место на земле, где я чувствую себя нормальной, – тихо сказала она.

– Нормальной?

– Нет, неправда. – Она приподнялась на локте и погладила его лицо. – Здесь, в этой постели я чувствую себя нормальной. Тоже.

– Тогда я не покину эту постель, пока ты не вернешься.

Она прикусила губу. Лен смотрел ей в глаза. Они еще об этом не говорили. Что будет потом. После Мэна. После лета. Осенью.

– Будешь лежать здесь и ждать?

Он кивнул, и его губы медленно растянулись в улыбке.

– Я тролль, который в конце концов уведет принцессу.