Первый месяц лета люди ещё держались, пытаясь растянуть прошлогодние запасы до бесконечности и с надеждой поглядывая на небо. Второй месяц крестьяне молились. На третий начали роптать. К началу же осени, когда стало окончательно понятно, что никакого урожая не будет, а голод превратился из неопределённой перспективы в ежедневную реальности, терпение лопнуло.

Король в изгнании, исключительно из лучших побуждений, приказал забрать у крестьян остатки зерна и полудохлую скотину. Он планировал с наступлением холодов раздавать пайком муку и солонину – всем поровну. Жители в его добрые намерения не поверили, упорные слухи, что их хотят попросту заморить и вывести, а земли переселенцам из княжеств отдать, не утихали, как бы ни драли глотку глашатаи.

Жрецы призывали к бунту, утверждая, что это кара Отца за то, что привечали чужаков с севера, сиречь княжеские армии. Одного пойманного «говоруна» Эрих приказал высечь, трёх следующих повесить. Святые старцы убоялись и сбежали в леса, откуда их проповеди стали ещё громче. А крестьяне даже под угрозой смерти не выдавали духовников.

Высокие, которые «верные», лишь подливали масла в огонь, с гиканьем скача по иссушенным полям и гоняя в лесах тощих оленей, у которых не хватило ума уйти выше в горы. О праве первой брачной ночи тоже вспомнили. Правда, с весны в предгорье сыграли всего две свадьбы. Первую невесту наследник властителя Краснодолья, лорд Редил Недил в качестве презента преподнес Эриху. Вторую… В общем, второй новоиспечённый супруг после первой брачной ночи остался вдовцом – ласки дюжины господ оказались для юной жены слишком горячими. Правда, вдовел он недолго, бедолагу вскорости повесили за попытку убить Брадила, который, в забаве, участия, между прочим, не принимал и во время памятного празднества вообще инспектировал крепость на перевале.

В отместку мужики подожгли поля, принадлежащие властителю Черногорья. За отсутствием такового, с пожаром, угрожающем спалить всё предгорье, пришлось бороться солдатом княжеской армии. Через десять дней закопчённые и злые как черти вояки, потушив последний очаг, приволокли троих мужиков подозрительного и совсем не крестьянского вида. Скорее всего, они просто крутились рядом с замком в надежде поживиться под шумок в местных амбарах. Но повесили и их – для острастки.

Недовольны были и офицеры. Нет, против отсутствия боевых действий они ничего не имели, судьбы крестьянства их не волновали совершенно, мелкие солдатские шалости тоже. Вот только они – профессионалы, наёмники – хотели золота и добычи, а получалось, что лишь впустую потеряли целый год, потому как ничего подобного им не светило и в перспективе.

В общем, тоска, жара и вездесущие мухи. У стен замка целый табор женщин, детей и стариков, поднимающих вой, стоило кому-то из ворот показаться. Грязные, тощие, в струпьях и болячках, они не вымаливали подаяния, а требовали, бездумно, даже, скорее, безумно, бросаясь под копыта коней. Внутри стен шаталось с утра пьяное, злющее офицерьё. Аристократы, если не убирались на очередную охоту, маялись, придумывая себе развлечение одно другого умнее: то прямо во дворе устраивали состязание по стрельбе из лука, то споря, кто быстрее заберется по внешней стене на башню или с одного удара отсечёт свинье голову, благо их в замке пока ещё хватало.

А по ночам в горах, заросших пожелтевшими до срока лесами, горели костры – тревожные, заставляющие стражников отказываться от выпивки, выматывающие своей непонятностью. С каждой ночью их становилось всё больше – крестьяне уходили, как вода и рыба, бросая дома, часто оставляя даже жён, маленьких детей и престарелых родителей. В горах им точно не выжить, а тут, может, о них позаботятся господа.

Вот только господа ни о чём таком думать не желали – они попросту не знали, как это делать. Даже те, кто когда-то имели собственные земли. Что за забота господину о крестьянах радеть? На это управляющие есть, всякие там старосты и прочие ривы[1]. Ну а большинство пришедших на подмогу Истинному королю уже и не помнили, что значит «владеть».

Леора же старалась вообще поменьше выходить из своей комнатёнки, отведённой ей рядом с хозяйской спальней, которую занял принц. Всё-таки одно дело раскочегарить преисподнюю, а другое дело смотреть на плоды собственных рук, вернее, языка.

Одно дело скармливать людям слухи, как бы невзначай пробалтываясь при служанке; подогревать «верных», вспоминая за общими ужинами истории, прославляющие истинные доблести высоких лордов; распалять офицеров, выспрашивая об их былых победах и добытом золоте, вздыхая, мол: «Ну сейчас-то всё не так, конечно!»; взывать на исповеди к жрецу – она очень подружилась со стариком, который её саму спалить хотел – как истинная дочь Отца, призывая его вступиться за край, поражённый гладом и мором; дать пару советов Эриху, «вспомнив», как её собственный отец «спасал» Краснодолье в голодные годы, даром что властитель вряд ли знал, что его подданным тоже еда требуется.

Да, это всё одно дело.

И совсем другое смотреть на отёкшие, отупевшие от пьянства морды. И женщин с торчащими из грязной рванины ключицами, протягивающих детей, похожих на живые высохшие трупики. И на ночные огни в горах.

Леора сделала многое. Наверное, и без неё бы всё пошло так, как и было, но она всё равно поучаствовала. Её вины нет только в одном – в засухе. Впрочем, про пресловутое право первой ночи не она вспомнила, так что несчастная невеста тоже не на совести Недил. Но жара, мухи и ложное чувство голода, тянущее даже полный желудок, преследовали всё равно. А ещё призрак погибшей невесты, которую кадет никогда не видела. Но та приходила лишь ночами, в кошмарах.

***

С наступлением темноты легче не становилось. Наоборот, воздух как будто густел, превращаясь почти во взвесь, лип к влажной коже, а маленький масляный светильничек раскалил комнату не хуже камина, да ещё и от Джул, свернувшейся клубком на тюфяке, пахло остро и едко. Честно говоря, от изрядно подросшего Стража, несло меньше. Леора погладила волчонка между мохнатыми ушами, даже во сне торчащими сторожкими треугольниками. Щенок, не просыпаясь, дёрнул задними лапами, коротко скульнув. Наверное, снилось, как он кур гоняет – любимая забава.

Недил оттянула пальцем вырез плотного, щедро украшенного вышивкой платья, подула на взопревшую грудь – легче не стало. И как они только могут спать в такой коптильне?

Леора тихонько поднялась, прокралась к двери, закусив губу от усердия – не дай Отец скрипнет! – отодвинула засов, скользнув в коридор. Здесь было ещё хуже, от горящих факелов несло жаром, как от печки.

А вот на улице оказалось прохладнее. Стражник, зачем-то стороживший лестницу на стену, при виде Недил только зевнул, по-тюленьи фыркнув в вислые усы.

– Осторожней, леди, – предупредил негромко, – не навернитесь. Темно ж, ступенек не видно.

Кадет поблагодарила за заботу кивком, подобрала слишком длинный, жутко старомодный шлейф. Ещё бы и рукава, едва не до земли висящие, как усы княжеских солдат, завернуть, но бесполезно – слишком уж тяжёлые, разворачиваются. Она бы предпочла свой прежний наряд, крестьянские юбку с блузой. Но не положено. Вот и приходиться таскать тряпки, доставшиеся ей в наследство не иначе как от прабабки Редиша.