Макси открыла душу дождю и ветру, которые очистили ночное небо. И когда в нее влилась частица их силы, она открыла глаза и заговорила.

— Расскажите мне про все, что вас мучает, Робин. Он судорожно вздохнул.

— Я и так уже рассказал слишком много.

— Вы боитесь, что правда меня раздавит? Но я ведь не невинная английская барышня. Я достаточно повидала, чтобы понимать, как порой трудно сделать правильный выбор.

— Но вы же искренни, как солнечный свет. Как вы можете не презирать меня, зная, что я собой представляю.

"Потому что я люблю тебя!» Эти слова так ясно прозвучали у Макси в голове, что она чуть не произнесла их вслух, но удержалась. Робину меньше всего сейчас нужны признания в любви, на которую он не может ответить.

Вместо этого она сказала:

— У меня слабость к пройдохам, особенно благородным. За то время, что я вас знаю, вы сделали много хорошего и ничего дурного. Вы спасли Джонса Дафида от разъяренного быка. Вы помешали мне убить Симмонса и хорошо сделали — я это поняла, как только немного остыла. — Макси поцеловала Робина в висок и ощутила биение крови в жилке. — Расскажите мне, Робин, за что вы себя казните. Когда поделишься тяжелой ношей, делается легче.

— Много было всего, — прошептал Робин. — Бесконечная ложь. Мои осведомители попадались и умирали страшной смертью. Одного французского майора я убил сам, потому что он был опытный командир и смог бы бесконечно долго удерживать испанский город против осадивших его англичан.

— Но ведь ваши осведомители сами знали, на какой риск идут. Что касается убийства, — Макси старательно подбирала слова, — конечно, порядочный человек не может радоваться тому, что совершил такое, но осада — страшная вещь, и она часто заканчивается резней. Ваш поступок это предотвратил, не так ли?

— Когда защитники города узнали, что их командир мертв, они отступили без боя. Да, это спасло много жизней. Но это не оправдывает убийство честного человека, который выполнял свой долг. Я с ним был знаком и уважал его. — Покалеченные пальцы Робина судорожно царапали одеяло. — Я его уважал и все же всадил пулю ему в спину.

— Ах, Робин, Робин, — болея за него всей душой, сказала Макси. — Теперь я понимаю, почему вы сказали, что ратный труд чище. Для солдат все проще: по другую линию фронта — враги, и их положено убивать.

Ответственность за поступки солдат лежит на командирах. Ваш же труд был несравненно сложнее. Вам, наверное, часто приходилось выбирать из двух зол. В вашем мире не было белых и черных красок, все было серым. Вы никогда не знали, правильное ли приняли решение. Двенадцать лет такой жизни свели бы с ума кого угодно.

— Они меня почти свели.

Вдалеке раздался раскат грома, и по стеклу забарабанил дождь. Макси казалось, будто она пробирается через болото с завязанными глазами и в любую минуту может сделать неверный шаг.

— Скажите, это убийство… Вы его считаете самым худшим своим проступком?

Робина опять начало трясти. Он не отвечал.

— Расскажите мне, Робин, — настаивала Макси. — Может быть, раны в вашей душе будут меньше болеть, если вы со мной поделитесь.

— Нет!

Робин попытался вырваться из ее объятий, но Макси крепко прижимала его к себе, не давая опять уйти в себя.

— Говорите!

— Это произошло в Пруссии, — с трудом выдавил из себя Робин. — Мне удалось достать копию договора, который имел бы серьезнейшие последствия для Англии.

Макси постаралась вспомнить: наполеоновские войны — ах, да!

— Тильзитский мир? Секретный договор между Францией и Россией, имевший целью поставить Англию на колени?

Робин поднял голову и посмотрел на Макси.

— Для американки вы неплохо осведомлены об европейских делах.

— Этот вопрос интересовал отца, и мы вместе читали сообщения из Европы, — объяснила она. — Неужели вам удалось узнать содержание секретных статей договора?

— Да, уже через несколько часов после его подписания. Но узнать это было сравнительно легко. Гораздо труднее было переправить донесение в Англию. Французы скоро поняли, что происходит, и пустились за мной вдогонку. Я много дней ехал верхом по направлению к Копенгагену, используя все известные мне уловки, чтобы запутать следы. Наконец я убедился, что преследователи отстали. Мне надо было отдохнуть: конь едва держался на ногах, да и я сам был не лучше. Я знал в этом районе семью зажиточного фермера. Эти люди ненавидели французов и не раз мне помогали раньше.

Голос Робина дрогнул.

— Они обрадовались мне, как родному сыну. Я сказал, что за мной была погоня, но я от нее ушел, и им ничто не грозит. Я был в этом уверен. — На шее Робина лихорадочно билась жилка. — Но я ошибся — катастрофически ошибся.

— Французы вас выследили? Он кивнул.

— Я проспал двенадцать часов. На следующее утро господин Вернер разбудил меня и сообщил, что французские солдаты прочесывают окрестности. Я сказал, что немедленно уеду и пошел на конюшню, но моего коня не было на месте. Тогда я хватился Вилли, их младшего сына. Ему было шестнадцать лет, он был примерно одного со мной телосложения и тоже блондин. Он считал меня героем. Увидев, что нет ни коня, ни седла, я испугался за Вилли и побежал через лес к большаку в надежде его перехватить.

Робин закрыл глаза.

— Но я опоздал…

Все существо Макси отозвалось на его боль, но надо было заставить его закончить рассказ.

— Что же случилось?

— Вилли решил отвлечь французов. Я стоял на холме и видел, как он нарочно показался отряду французской кавалерии. Он ехал на моем коне, на нем был сюртук того же цвета, что и мой, и голову он оставил непокрытой, чтобы они увидели эти броские — черт бы их побрал! — светлые волосы. Французы пустились за ним. На моем резвом коне Вилли мог бы уйти от погони, но тут навстречу ему вылетел еще отряд французов. Поняв, что оказался в западне, Вилли свернул в лес, но преследователи были слишком близко. Его быстро догнали и даже не дали возможности сдаться — просто изрешетили пулями. Робин был весь в поту.

— Вилли был умница, и он сумел-таки их перехитрить. Недалеко от того места лес пересекал глубокий овраг, по дну которого текла речка. Он сумел сохранить сознание еще несколько минут, погнал коня к оврагу и заставил его прыгнуть вниз с обрыва. Я слышал его предсмертное ржание.

Робин спрятал лицо на груди Макси. Ему окончательно отказала выдержка. Макси ни о чем больше не спрашивала, только гладила и шептала утешительные слова на языке своей матери. «Все будет хорошо, все пройдет, ты смелый и благородный воин, и я люблю тебя, несмотря ни на что», — говорила она по-ирокезски то, что не осмеливалась сказать по-английски.

Смерть этого юноши, очевидно, символизировала для Робина все то честное и благородное, что он обрек на гибель. Тильзитский мир был подписан девять лет тому назад: в то время Робин и сам еще был почти юношей. Приходилось удивляться не тому, что он сейчас находится на грани безумия, а тому, что он так долго продержался и выполнял свои обязанности, хотя душа его изнывала под сокрушительным бременем вины.