19. Сего ради да не сочтёт человек за нечто малое, если он ощутит в своём сердце сокровенную склонность, тяготение и любовь к особой, захватывающей его всецело, глубокой и отрешённой от всего внутренней жизни пред Богом, – но да приемлет сие как особенную благодать и святой призыв Божий, и да ценит такое стремление к внутренней жизни как великое преимущество и благо, коими Бог хочет удостоить его во времени и в вечности. Я повторю ещё раз признаки сего призыва Божия. Главные из них таковы:

1) человек при обычной жизни благочестивого христианина (в которой всё смешано и спутано) больше не обретает ни мира, ни покоя;

2) для человека становятся страданием и внутренним наказанием все его грехи (в том числе и самые тайные) и немощи, прилепление сердца к творениям и всякое проявление самолюбия, своеволия и самодовольства;

3) при всём этом человек ощущает в себе некое желание того, чтобы полнейшим и внутреннейшим образом соединиться с Богом и жить пред Его лицом в отрешении от всего;

4) душа теряет смысл в том, что доселе составляло её внешнюю чувственную и рассудочную активность и больше не обретает в себе склонности к прежним обычным многообразным занятиям, беготне и суете, раздумьям и размышлениям;

5) напротив, душа чувствует в себе некое сокровенное влечение и склонность к внутренней простоте, к всецелому преданию себя Богу и к безмолвию, дабы пребывать без особенных размышлений во всеобъемлющей благоговейной любви и во внимании к соприсутствующему ей Богу, и т. д.

* * *

20. Первые христиане во времена Апостолов и их ближайших последователей в большинстве своём были, вне всякого сомнения, таким избранным родом, царственным священством, святым народом (1 Петр. 2, 9), с великой серьёзностью посвящающим себя сей простой, отрешённой, божественной жизни, как это достаточно доказывается писаниями Апостолов и свидетельствами первых учителей Церкви. Я не буду здесь подробно говорить на эту тему; отсылаю интересующихся к книгам г-на Готфрида Арнольда[211] «Изображение жизни первых христиан» и в особенности к его «Истинному изображению внутреннего христианства в Древней Церкви», где читатель найдёт многочисленные свидетельства вышесказанного.

21. Но постепенно первая серьёзность и любовь (Откр. 2, 4) у многих, а впоследствии у большинства, начала охладевать, так что христиане сплошь да рядом стали довольствоваться либо внешним исповеданием веры, либо, в лучшем случае, малыми начатками благодати. И если гонения, огонь или меч ещё как-то удерживали их в мужественном стоянии в христианстве, то в мирное время они часто увлекались внешними стихиями мира сего (Кол. 2, 8) и многоразличными житейскими попечениями, так что порой невозможно было отличить их от язычников, среди которых они жили. Эта теплохладность (Откр. 3, 16), это отступление от сути христианства получили ко временам (столь благоприятным для падшего рассудка и чувственности) высокохвального императора Константина полный доступ в Церковь и завладели ею, – вследствие чего жительство большинства христиан стало теперь уже не прежней сокровенной жизнью со Христом в Боге, но бьющим в глаза великолепным, пышным и роскошным существованием; теперь уже не внутренним истинным христианством, но внешней видимостью христианства.

22. Однако во все времена обретались отдельные избранные драгоценные души, кои, не находя себе покоя для духа и совести в теплохладной, повреждённой жизни большинства христиан, посвящали и освящали себя на особый образ служения Богу. Предпочтительно пред всем остальным они направляли весь свой труд, всю свою деятельность (как это и подобает) на то, чтобы подвизаться в отрешённой, божественной, сокровенной жизни, решительно отстраняя от себя всё то, что хоть каким-то образом могло воспрепятствовать их подлинному христианскому жительству или ослабить его. Такими были, среди прочих, многие посвятившие себя Богу девственники обоего пола[212], заботящиеся только о том, как угодить Господу (1 Кор. 7, 34) и быть святыми по телу и духу, дабы тем свободнее прилепляться Ему. Их обычно именовали также «аскетами» (то есть «подвизающимися в благочестии»), ибо они, стремясь, по увещеванию Христову, быть совершенными (Мф. 19, 21), пресекали всякое не необходимое обращение с людьми и излишнее житейское попечение; а нередко, по божественному зову, продавали всё, что имели, и обитали в самом скромном жилище в безмолвии, делая что-либо малое своими руками, всё же прочее время посвящая тому, чтобы во всецелом отвержении себя и мира умереть всему и проводить сокровенную жизнь в Боге чрез непрестанную молитву и богообщение[213].

23. И поскольку теплохладность и отпадение во внешнее стали великими и всеобщими, то многие тысячи христиан, дабы не быть вовлечёнными во всё это и не потерпеть разорения своего всецело посвящённого Христу жительства от расслабленного мирского времяпровождения прочих христиан, убегали от обычного сообращения с людьми и, по Божией воле, удалялись в отдалённые места и пустыни, подвизаясь там со всем усердием день и ночь именно в сей святой, внутренней, сокровенной жизни пред Богом и в соприсутствии Его.

Моим намерением и целью вовсе не является рекомендовать тот или иной внешний образ жительства, телесные подвиги или иные обстоятельства жизни упомянутых святых людей. Они и сами не имели для сего всеобщих правил, равно как и не придерживались одного и того же образа существования, – тем более что с течением времени при всё более сгущающейся тьме всё это постепенно приходило в упадок и сводилось к внешним преданиям и человеческому мудрованию. Моё намерение – лишь показать, что у сих посвящённых Богу душ и христиан, избравших одиночный образ жизни[214], какими они были до пятого столетия, в наибольшей мере сохранялось и передавалось первоначальное, сильное духом, внутреннее христианство. Но и потом, в последующие века оскудения, Бог всё ещё сохранял Себе Своих сокровенных служителей (Пс. 82, 4; 3 Цар. 19, 18; Рим. 11, 4), как об этом можно прочитать в «Каталоге свидетелей истины»[215] и других книгах, например, у Готфрида Арнольда в его «Мистическом богословии», глл. 16 и 17[216], и т. д.