– Скажу откровенно, – ответил я, – ваше предложение меня удивляет. Как правило, я привык обходиться собственными силами.

– Вы понимаете, что в этом деле следует соблюдать конфиденциальность, – услышал я слегка скрипучий голос Воейкова, – напряженность между двумя странами такая, что все прежние условности не стоят и выеденного яйца. А так вы будете под крылом. Ну, а в благодарность…

– Да, все вы говорите правильно, и в чем-то я даже соглашусь, но в чем, собственно, моя заинтересованность, если финансовые операции я сделаю без чьей-либо помощи. Весь опыт моей жизни подсказывает, что случись со мной беда по-настоящему, помощи ждать будет не от кого. Если можно, Алексей Васильевич, пусть составят документ, по которому всем инстанциям рекомендуется оказывать нам содействие.

Воейков снял очки, те самые, которые придавали его взгляду одновременно пугающие и необъяснимое выражение. Прямо как у Берии, иного сравнения и не привести. Он протер линзы, обдумывая ответ, как бы сомневаясь в ценности документа с печатью его департамента, которое нигде и не проходило по ведомостям.

– Разумеется, – сказал он негромко. – Вы, как и все цивилизованные люди, верите еще в силу документов. Однако, как недавно я тут услышал: «Я попрошу кое-что в ответ». Я правильно вас цитировал?

В таком ключе и проходила беседа и, поняв, что каждый останется при своих, мы условились встретиться как-нибудь в следующий раз.

В это время Орлов привлекал к работе Ромашкина, а точнее вербовал. Но тоже как-то без особого успеха. Однако все участники прекрасно понимали, что переступая порог Особой канцелярии, обратного хода к прежней жизни уже нет. Этот единственный шаг подобен метке, которая рано или поздно сыграет свою роль.

– Если говорить откровенно, – увещевал он Андрея Петровича, – ваша поездка носит скорее протокольный характер. У нас там есть надежные люди, но, согласитесь, будет правильно, если вы немного их подстрахуете.

– Извините, это каким образом подстраховать?

– Если возникнут неожиданные осложнения, мы хотели рассчитывать на вас, – подытожил Орлов. – Но будем надеяться, ничего экстраординарного ни от вас, ни от нас не потребуется. Просто вы единственный из всех известных нам достойных людей видевший в лицо помощника Смирнова.

Григорий Федорович поднялся с места и стал возиться, выдвигая ящик, задвигая его, явно что-то ища. Наконец он отыскал щепку и, подпалив ее, зажег дополнительные свечи.

– Надеюсь, женщины не слишком вам докучают, – проговорил он, тщательнее, чем обычно, выбирая слова. – Вы часто видите свою жену?

– Не так часто, как мне хотелось бы.

– В таком случае вы можете произвести на дам впечатление. Вы неплохой рассказчик и наверняка сумеете повернуть дело так, чтобы заинтригованные вами собеседницы выделили вас из всех, кто их окружает. Немного такта, немного хитрости – и они вскоре станут делиться с вами тем, чем не делятся больше ни с кем. Поймите, это все на благо Отечества…

Из кабинета Воейкова-Орлова, где последний являлся всего лишь гостем, мы вышли за четверть часа до полуночи. Я – обладателем векселей[54], а Ромашкин – добровольным помощником, о чем мы и известили друг друга.

– Ну, вот, Андрей Петрович, – сказал я, садясь в экипаж, – совсем скоро вы сможете сказать, что пришли с холода.

– Вы так сказали, словно тут теплее, чем в доме.

– «Прийти с холода», это выражение такое, идиома. От английского come in from the cold. Иными словами – оказаться в новом для себя обществе. Нелегальная работа за границей.

– Никогда бы ни подумал. Кстати, а вы не находите странным, что общение с большим количеством людей смогло привести к такому результату, который имел место быть.

– Мне кажется, – после короткого раздумья произнес я, – что это просто стечение обстоятельств. Орлов, к примеру, тоже был этим годом в Лондоне, но помощника Смирнова не видел, тот на посылках в это время бегал. Вот еще что, давайте условимся, если нам вдруг придется искать друг друга, то лучше всего оставлять послания в гостиницах до востребования, например, для князя Горохова.

– Но такого княжеского рода не существует, – удивленно проговорил Ромашкин.

– Помилуйте, да кто ж там о таком знает? Вы как-нибудь посетите Кавказ. Там в каждом ауле есть князь, который ведет свой род, если не от аргонавта Язона, так от царицы Тамары.

– Интересно, где сейчас Полушкин?

А Иван Иванович в это время уже спал в тридцати верстах от Санкт-Петербурга, в колпинском трактире, аккурат напротив пильной мельницы.

* * *

Ветер был свежий, а море – неспокойно. Налитые темно-свинцовые тучи быстро скользили по синему небу, испещренному яркими, как бриллиантовая пыль, звездами. Сириус и Альдебаран, повернувшись к беспокойным Плеядам, уже прошли половину своего пути по небу северного полушария, а между ними висел Орион, и это пышное созвездие, казалось, никогда не пылало так ярко, как сейчас, когда оно словно повисло над горизонтом. Два брата-близнеца, Кастор и Поллукс, мирно светились на самом меридиане, а сумрачно полая квадрига Пегаса тихонько поворачивалась на северо-восток; далеко за лесом высоких мачт, словно лампа, висящая среди обнаженных рей, поблескивала Вега, а кресло Кассиопеи стояло, чуть покачиваясь, на марсовой площадке. От луны исходило бледное сияние, превратившееся в играющую на волнах дорожку. Еще каких-то полтора часа – и рассвет развеет свет звезд, и, дай бог, исчезнут тучи. Гребцы, навалившись на весла, довольно споро преодолели расстояние до корабля, стоявшего на большом рейде. Подойдя со стороны штирборта, матросы проявили все свои умения, дабы не столкнуться с бригантиной и держали ял с изумительной точностью, на треть длины весла от черного борта. Нас осветили фонарем со шканцев, и, опознав, сбросили трап. Соболев, капитан двухмачтового парусника «Святой Петр», ждал нас с Орловым у самого трапа, а когда поручик поднялся последним, сухо поприветствовал того, предлагая пройти в каюту.

– Некогда, Ираклий Петрович, – сказал, как отрезал, поручик. – Почту с грузом сейчас поднимут, а этих людей доставишь туда, куда скажут. Семь футов тебе под килем.

Шлюпка с Григорием Федоровичем отошла на полкабельтова, когда Соболев поднялся на шканцы, с минуту он изучал небосклон, проворчал что-то про погоду, а потом кивнул боцману. Тот, приложил к губам дудку и засвистел могучим переливом, слышным во всех уголках корабля.

– По местам! Живее, братцы, живее!

Словно по волшебству, из всех люков появились матросы, они мигом очутились на палубе и окружили все бегучие снасти. По команде боцмана с десяток людей налегли на рукоятки брашпиля и стали высвобождать якорь. Команда за командой были исполнены с величайшей быстротой и сноровкой, привычной на военных судах, и вскоре бригантина величаво развернулась и заскользила по волнам. Еще четверть часа судно рассекало мрак, ловя парусами ветер, и когда забрезжила анева, уже ничто не могло сравниться с ним в скорости. Котлин и Кронштадтская крепость остались далеко за кормой, и лишь паруса люгера «Ящерица», с его бесшабашным лейтенантом Невельским, еще как-то пытались состязаться, спеша по своим делам, но вскоре и они пропали из вида.