позитивная ценность в христианстве. Но не следует думать, что оно ценится само по себе, как у мазохистов, научившихся наслаждаться страданием. Христианство, как религия рабов и угнетенных давало утешение слабым прежде всего надеждой на будущую реабилитацию: после смерти слабые будут наслаждаться видом адских мук своих мучителей. Христианство действительно приучало и в земной жизни не только переносить страдание, но и любить его. Так и сегодня в определение российского менталитета вводится способность русских наслаждаться страданием и горем. Эта эротика страдания не является, однако, самоценной и самодостаточной, а имеет трансцендентальное значение.

Как же можно трансцендировать страдание и боль? Это только кажется, что боль настолько конкретна, что ее невозможно трансцендировать. На самом деле ее градации столь же разнообразны, как и формы наслаждения. Мир боли органично переходит в сферы тоски, грусти, эстетического приукрашивания прошлого, в воспоминания и разного рода истории любви и смерти. Трансцендирование страдания было осуществлено на основе учения о Христе, принявшем ради спасения людей крестную муку. Христос ужасно страдал и мучился, и его страдания имели телесный характер. Подражание ему требовало повторения, чувственного переживания этих мучений. Так телесные страдания каждого приобретают трансцендентальный смысл, а путь страдания оказывается путем в Божье Царство.

Христианская жизнь протекает во времени, а не в пространстве. Внешний мир обесцвечивается, гомогенизируется, становится бесконечным и однородным, как пустыня, где свершают свои подвиги ветхозаветные пророки. Здесь не на что глазеть, и принцип «хлеба и зрелищ» утрачивает свой смысл. Христианское путешествие — это путешествие во времени. Это время становления, преображения, размеченное этапами страданий Христа, рождения, крещения, греха, покаяния, евхаристии, поминовения. Город как бы не существует для христианства, хотя оно отнюдь не является сельской, аграрной мифологической религией. Но христианин не ориентируется в реальной топографии города, ибо блуждает в поисках «божьего града». Мир — юдоль страданий и не может быть иным, ибо если его можно изменить и улучшить, то зачем тогда принял страдание Христос? Может быть, после Достоевского христианское фантастически-моралистическое видение города нашло в современной литературе лучшее воплощение у Джойса. Город — это рай, откуда изгнан христианин и куда он уже не может вернуться. Он хочет попасть в другую страну, и для этого ему нужно внутренне измениться или преобразиться.

В рамках такого миросозерцания забота о себе становится чем-то радикально иным. Главная задача здесь — спасение и забота о душе. Спасение — это не только одномоментный акт чудесного преображения. Христианский странник претерпевает множество лишений и страданий, прежде чем откроет истину. Его странствие лишь по видимости протекает в пространстве. На самом деле он не является туристом, наслаждающимся видом окрестностей. Напротив, он не то чтобы их не видит, но его глаз и ухо являются некими трансцендентальными органами, воспринимающими и интерпретирующими мир с какой-то необычной точки зрения. Таким образом, тело христианина — немаловажная забота церкви. Это тело — равнодушное к прелестям мира, ибо если мир прекрасен, то не нужен Христос. Наш мир — падший и нежизнеспособный, поэтому он не заслуживает восхищения. Это тело, сознательно ищущее страданий, или, может быть, точнее, интерпретирующее свои земные страдания на основе трансцендентальной схемы страданий Христа. Христианское спасение предполагает героические страдания. Христос, несомненно, герой. Но тем не менее он отличается от сильных мускулистых героев античности. Его образ хотя и не бесплотен, но все-таки несколько андрогинен.

Христианство — религия рабов. Это считается общепринятым. Однако вряд ли рабство могло быть его источником. Раб — страдающее и обездоленное существо. Он вырван из своей культуры и является в полном смысле слова чужим. За ним необходим надзор, его приходится все время заставлять работать. Надсмотрщик ходит за ним как тень и наказывает за нерадивость. Но никто, вероятно, не бывает так счастлив, как раб, вырвавшийся на свободу. Тут он дик и необуздан и не имеет никаких сдерживающих начал. Достаточно посмотреть на современных спортивных болельщиков или рок-фанатов, чтобы представить, на что был способен раб, допущенный к «хлебу и зрелищам». Но все это становится невозможным для раба, обращенного в христианство. Он становится покорным и смирным, сдержанным Даже тогда, когда избавляется от тяжелой плети надсмотрщика. Это приводит к подозрению, что на самом деле христианство было необходимой частью эволюции стратегии власти.

По мере увеличения количества рабов требовалось все большее количество надсмотрщиков. По мере роста торговли появлялись чужестранцы, некоторые рабы покупали свободу. И ведь за каждым не присмотришь. Таким образом, раб, особенно домашний и городской, требовался смирный и доверчивый. Но неизвестно, что скрывается за его смирением. Как бы он не прикончил своего хозяина. Что у него в голове, какие мысли и намерения он таит в себе? Все эти проблемы делают понятной заботу власти о душе не только правителя, но и подданного и, прежде всего, раба. Внешнее насилие и телесное угнетение дополняется внутренней самодисциплиной и ответственностью, и смирением. Так что в превращении христианства в государственную религию нет ничего удивительного.

Тело Христа — это нечеловеческое тело. «Кто-нибудь видел, риторически вопрошал В. В. Розанов, — чтобы Христос посещал зрелища, громко смеялся, пил вино или плясал? Это невозможно даже представить. Такое тело не имеет аналогов на земле». В ранней богословской литературе проводилось сравнение Христа и Антиноя. Антиной — прекрасный юноша, возлюбленный императора Адриана. Существует несколько версий его смерти. Согласно одной из них, средиземноморцы верили, что ритуал самоубийства может стать спасительным для того, ради кого он совершается. Поскольку Адриан был смертельно болен, Антиной принес себя в жертву, чтобы продлить жизнь любимого императора. Последний не остался в долгу и назвал именем своего любимца город, возвел его в ранг божества, подобно Озирису, пожертвовавшему собой ради спасения людей. Отсюда понятен соблазн сопоставления его с Христом. Ориген разоблачает несостоятельность подобного сравнения: что может быть общего между Христом и Антиноем? Христос не являлся язычником, отдавшим свое тело ради спасения любовника, дарующего наслаждение и богатство. Христос избрал крест не ради будущих наслаждений, а ради спасения людей. Он руководствовался иной целью и испытывал совершенно иные чувства, когда мучился на кресте. Христос не сопоставим с теми обожествленными в Пантеоне языческими героями, которые спасали и оберегали империю.

Новая религия космополитична, она