В народе издревле такое состояние называют «медвежья болезнь».

Про то, что болезнь печени прогрессирует, я понял пропальпировав печень царицы. Не смотря на лечение, а может и из-за него, её печень увеличилась и значительно вышла из-подреберья. Ощупав через кожу живота верхневыпуклую поверхность печени, я убедился, что она неровная. Это говорило, скорее всего, об атрофическом церозе, ведь признаков сифилиса ни у царицы, ни у царя мной замечено не было, хотя некоторые «специалисты» будущего связывали психическое расстройство Ивана Грозного именно с сифилисом.

К тому же Анастасия, не смотря на обильное питание, худела, а вот живот у неё слегка увеличился, что говорило о скоплении в желудке жидкости.

Осознав, что несмотря на все мои старания, царица умирает, я впал в банальную депрессию и дабы разогнать её стал нагружать себя домашней суетой и беготнёй по полям и торговым рядам, где, в конце концов, познакомился и сошёлся с несколькими ровесниками — мальчишками из знатных купеческих родов.

Оказалось, что меня, так как я всегда ходил с охраной, на рынке считали царским сыном. То ли настоящим наследником-царевичем, то ли просто сыном. Это мне совершенно не понравилось, особенно в свете назревающих событий.

— Да какой из меня наследник? — сказал я Даньке, сыну купца Растворова. — Я племянник воеводы Данилы Романовича, который и выделил стрельцов в охрану. Знаешь такого?

Данька кивнул. Вообще-то он был больше молчуном, чем говоруном, в отличии от других мальчишек, приставленных к торговле. Он не расхваливал свой товар и не хватал меня за рубаху и порты, короче, не «лез в глаза», как другие. Когда я его впервые увидел, Данька стоял возле отцовского прилавка, босыми ногами утопая в уличной пыли по самую щиколотку. Холщовая с вышивкой по вороту косоворотка, как и синие атласные штаны, казалась выглаженной. Его подбородок и аккуратный нос горделиво смотрели вперёд, а взгляд спокойно двигался то вправо, то влево, надолго нигде не останавливаясь.

Мне он понравился с первого взгляда, но заговаривать с ним на отвлечённые темы сразу я не стал. Лишь на третий день я спросил, как его зовут. И то только потому, что у него и на этот раз оказались самые свежие грибы и грибов было много. А погоды стояли не очень влажные. Лишь изредка ночью выпадал небольшой дождик, а грибы, как известно любят воду. Без воды они горчеют.

— Ты где грибы берёшь? — спросил я, пробуя разломанный подосиновик на язык.

— Знамо, где, в бору, — с явной неохотой и некоторой паузой, я даже подумал, что он «заика», спокойно ответил он.

Ранее я просто спрашивал у него цену, он говорил: «полчети», я выдавал четверть новгородской деньги, и мы расходились.

— Так дождя же нет, а у тебя гриб не горький.

— Места надо знать, — хмыкнул он.

Я тоже удовлетворённо хмыкнул.

— Сам ходишь?

— С Федулом, это работный наш, и Кузькой, это братан старшой. Далеко на конях ездим до свету. В оврагах гриб берём. Туда вода стекает.

— На конях везёте и не растрясаете гриб? — удивился я.

— В поводу коней обратно ведём.

— Хм! Понятно. Тебя как зовут? — спросил я.

— Данька.

— А чья это лавка?

— Наша. Купцы Распоровы мы, — горделиво произнёс он. — А ты кто? Чего со стрельцами ходишь, народ чесной пугаешь?

— Боярин Фёдор Никитич Захарьин я. Получил от царя Ивана Васильевича в дар хоромы царские в Кремле. Запасы делаю, ибо один живу.

— Как один? Какие хоромы царские? А царь где живёт? В Москве?

— Не Ивана Васильевича хоромы, а отца его — бывшего царя Василия и матери его — царицы Елены.

— А-а-а-а… Большие хоромы?

— Большие. Ты не был в Кремле?

Мальчишка опустил взгляд в пыль.

— Не всех купцов в Кремль пускают. Только с серебряной тамгой царской. Тех, кто поставляет товар к царскому двору.

— А-а-а… А я думаю, почему покупаю товар у одних, а привозят другие купцы.

— То не купцы, а перекупы, — скривился Данька и, «стрельнув глазами» из стороны в сторону, а потом на меня, сказал. — К воеводе близкие люди. Через них мы с Кремлём торгуем.

— Понятно. Чем ещё, кроме грибов, торгуете?

— Да, чем все, тем и мы: рожь, овёс, горох, муку. У нас сговор с сельцом Афанасьево. Его товар и возим. Далеко за товаром не ездим. Сами с того села. Община направила ещё деда моего в Слободу, вот и прижились здесь.

— А хочешь Кремль увидеть? — вдруг, неожиданно для себя самого, спросил я.

— А чего его смотреть? Вот он, — Данька усмехнулся и показал подбородком на ворота.

— Изнутри…

— Изнутри?!

Он посмотрел на меня недоверчиво.

— А можно?

Я подумал.

— Спросить надо.

— Кого?

— Воеводу.

— Воеводу?! — Данька наконец-то раскрыл, до того чуть прижатые нижними веками глаза, потом фыркнул. — Так он тебе и скажет! Данила Романович важный человече. Не всех купцов даже замечает, не то что говорит. А с тобой так и говорить станет? Ещё и тамгу на проход даст?

Я понял, что не знаю, как другие проходят в Кремль. Не обращал внимание. Сам-то всегда был с охраной из стрельцов.

— Берите грибы, — приказал я стрельцам и кивнул мальчишке. — Хочешь, пошли сейчас?

— Сейчас не могу, надо тятю спросить.

— Так спроси.

— Нету его.

— Понятно. Скажешь ему, что я бы муки прикупил бочонков десять про запас, зерна, гороха. А где он, кстати? Поговорить бы с ним… О закупе…

— Отобедавши отдыхают с братами.

— О, как? А разбудить?

— Браниться будут.

— Веди в лавку тогда сам.

— Так они там и спят: на полу, да на мешках.

— Ну, тогда слушай меня. Мука должна быть просеяна. Из мешков пересыпана в сухие, прокалённые на солнце бочки, на дно которых надо насыпать зубки чеснока и перекладывать чесноком слои муки пять раз. Понял?

— Понял, — просто сказал мальчишка.

— Также и с зерном, и с горохом. Понял?

— Понял.

— Хорошо. А я тамгу для вас возьму. На кого писать?

— На тятю.

— Имя отчество отца?

— Иван сын Кузьмы.

— Ладно. До завтра.

— До завтра, боярич.

Я вздохнул.

— Не боярич я, боярин.

Придя домой, я собственноручно написал «тамгу» с разрешением: «гостю из села Афанасьево Александровского уезда Ивану сыну Кузьмы Растворову со товарищи провозить любой товар в Кремль Александровской Слободы для боярина Фёдора Никитича Захарьина».

Вечером тамга была подписана лично царём и опечатана его печатью. Не нашёл я воеводу в Кремле. В то утро он убыл в Первопрестольную и мне об этом было известно ещё днём.

На следующий день я отдал «тамгу» отцу Даньки Ивану Кузьмичу. Повторил ему условия укупорки товаров и пообещал вскрыть две любые бочки для