легкая, то ли еще что, но только уголовник метнулся в сторону, прикрывшись праздной публикой, и исчез из виду.

Заверещал полицейский свисток. Ну наконец-то!

— Пропустите! Расступитесь!

Через толпу пробился полицейский наряд: два городовых и третий, чином постарше.

— Кто стрелял?

Ну все. Убийца, считай, ушел. Пока выяснят, что случилось, пока пошлют кого-нибудь следом (если пошлют) — вполне можно добежать до канадской границы. Ладно. Авось, с двумя пулями в спине далеко не убежит. А мне сейчас надо так повернуть дело, чтобы меня за применение оружия не повязали.

— Я стрелял. На моего подопечного напал с ножом незнакомый мне человек. К счастью, была вовремя поднята тревога, и я успел в последнюю секунду смог помешать злодею. Свидетелей тому — масса. Вот они все, стоят.

Число зевак тут же стало быстро уменьшаться.

Подбежал, отдуваясь, Клейст.

— Что случилось?

Дашка из мобиля затараторила:

— Тут дядька пришел, хотел мобиль поцарапать. А Мишка ему не дал. Они драться начали, Дядька хотел Мишку ножом пырнуть, а тут Владимир Антонович подбежал и дядьке как дал! А потом из ливольверту вдогон пальнул.

Подоспел распорядитель. Подошел к полицейскому, зашептал ему на ухо. Тот понимающе закивал и тут же послал двоих городовых в ту сторону, куда побежал убийца. Потом ко мне:

— Господин Стриженов, после завершения церемонии награждения не покидайте ипподром. Необходимо опросить вас по всей форме.

— Разумеется.

А тут уже распорядитель с другого бока:

— Господин Стриженов, нехорошо заставлять себя ждать.

Тут меня вдруг такое зло взяло! Я этого типуса от себя оттолкнул примерно на расстояние удара — так, чтобы удобно было в морду дать.

— Нехорошо, когда на ваших гонках бандиты с ножами на детей бросаются. Нехорошо, когда полиция появляется лишь тогда, когда все эти бандиты уже разбежались. А ну-ка идите сюда!

Я ухватил под локоть вяло сопротивляющегося господинчика и обвел его вокруг мобиля.

— Видите? — тыкал я пальцем в безупречный, хоть и запыленный, лак.

— Ви-вижу, — вынужденно соглашался тот.

— Ни царапинки. И если пока я буду получать этот ваш приз что-то изменится, я с вашей конторы втрое стрясу. Ясно!

— Ясно, — кивнул распорядитель.

— Ну а теперь пойдем.

И, обернувшись к Клейсту:

— Николай Генрихович, отгоните мобиль на нашу площадку. И дети пусть с вами побудут от греха подальше.

Церемония награждения прошла скомкано и неловко. И все это благодаря мне. Нет, сперва-то все было благопристойно: главный начальник гонок объявил меня победителем и вручил полагающийся мне чек на тридцать тысяч. Захлопали пробки шампанского, присутствующие похлопали в ладоши, после чего некоторые из них перешли к индивидуальным поздравлениям.

Баронесса поздравила внешне сдержано. Произнесла обязательные слова. Но посмотрела на меня так, что я сразу понял: танцевать танго мы будем еще не раз. И, возможно, гораздо более скромным составом. Зато Оленька Дорохина… дала ясно понять, что совершенно не против нашего близкого общения в любой день, в любое время и в любой обстановке. Но как же невинно звучали ее слова, если не обращать внимания на интонацию, многозначительные паузы и прочие нюансы, обозначающие совершенно непристойный подтекст! Потом мужчины искренне жали руки, дамы, притворно смущаясь и кокетливо стреляя глазками, выдавали типовые фразы про «героев в гогглах». Некоторые из них тайком совали в руку картонки визиток, а я потихоньку отправлял их в карман куртки.

Так бы все и прошло тихо и спокойно, но тут мне на глаза попался Маннер. Он был очевидно зол. Еще бы: гонка провалена, дорогущий мобиль уничтожен, приз пролетел мимо. И достался не кому-то, а его бывшему гонщику, который, к тому же, ославил его в прессе. Из-за всего этого лицо его то и дело дергалось, искажаясь злобной гримасой.

Я подошел к нему с бокалом шампанского в руке. Нет, если бы не было этой идиотской попытки меня подставить, я бы не стал его провоцировать. Но сейчас я тоже был зол: из-за его подлости и жадности мог умереть ребенок.

— Господин Маннер, а вы не хотите меня поздравить?

Управляющего «Успеха» аж перекосило.

— Не хочу! — рявкнул он. — Уйдите с глаз моих! И прекратите этот издевательский тон.

Публика вокруг начала прислушиваться к разговору, а мне того и надо было.

— Почему же? Когда вы издевались надо мной, обзывали бездарем и тупицей, то считали это в порядке вещей. У вас это не вызывало внутренних протестов. Когда после аварии вы велели бросить меня на дороге в надежде, что я сдохну, это тоже было нормально. А когда вы послали за мной пару громил, чтобы они отправили меня на тот свет, вы о чем думали?

— Я никого не посылал!

— Посылали-посылали. Они мне все рассказали. Кстати, у вас никто из сотрудников не попадал сегодня в больницу с огнестрельным ранением спины?

— На что это вы намекаете?

— Вы сами знаете, на что. Впрочем, довольно. Меня внизу ждет городовой, будет спрашивать насчет сегодняшнего эпизода. Вот я ему все о вас и расскажу.

Есть! Маннер побагровел, как давеча в конторе «Успеха», что свидетельствовало о том, что он на грани срыва и себя уже почти не контролирует.

— Вы… вы…

— Ну же, не стесняйтесь. Вам не привыкать швыряться оскорблениями.

— Вы… Вы не сможете! Вы ничего не докажете!

— А я и не собираюсь доказывать. Достаточно того, что я это точно знаю. Кстати, когда вы выплатите мне деньги, которые я честно заработал?

Я повернулся к остальным.

— Дамы, господа, меня действительно ждет полицейский, а потому я вынужден вас покинуть. Но ненадолго, до следующей гонки.

Глава 23

Мастер по изготовлению гогглов в Тамбове был всего один. Очки Клейста делал столичный оптик, а мои были местными. Имя мастера — Альфред Карлович Шнидт — было оттиснуто на подкладе гогглов. На лицевой же стороне блестела маленькая латунная табличка с фирменным знаком: несколько переплетенных треугольников. Явно символ, но значение его мне было неизвестно.

В лавку артефактора — не надо смеяться, именно так она называлась — я попал после долгих поисков. Со стороны улицы не было никаких вывесок, и чтобы обнаружить искомое, мне пришлось опросить не меньше десятка местных жителей. Как выяснилось, мне надо было войти в арку, после чего повернуть направо. Вывески над входом, как у других лавок, здесь не было. Только на двери была прикреплена табличка с тем самым символом — переплетенными треугольниками. Я толкнул дверь, украшенную изящной деревянной резьбой, сделал несколько шагов вперед под мелодичный звон колокольчика и застыл. После освещенной ярким солнечным светом улицы глазам