по больнице, – все имеющиеся вакцины теперь в первую очередь распределяются в лагерь, так что в больнице их не хватает.

– Они ищут медсестер, – сказала Ясмина.

Морис испугался. Он заранее был против.

– Там ужасающая грязь. Люди везут болезни со всего мира. Вот почему там колючая проволока и карантин.

– Но нам нужны деньги.

– Тебе больше не нужно работать. Скоро я буду зарабатывать достаточно, за нас двоих. – Морис взял ее за руку. – И тогда мы сможем завести второго ребенка.

Он сказал «второго», а не «нашего» из уважения к Жоэль. Но по настойчивости и неуверенности в его голосе Ясмина почувствовала, как много для него значит собственный ребенок. Она ответила уклончиво, потому что на тот момент еще не приняла никакого решения об их будущем. Она только-только осознала под ногами твердую почву.

В ту ночь они любили друг друга. Морис шептал ей на ухо, как сильно он ее любит, и Ясмина отвечала теми же словами, хотя – или, скорее, именно потому что – ощущала тихое отчаяние в его душе. Обнимая и принимая его всем телом, она чувствовала, что он цепляется за нее, как утопающий за лодку. И это почему-то претило ей, но она не понимала почему.

* * *

Через несколько дней, когда Морис собирался идти домой, у ворот порта его снова поджидал Виктор.

– Пойдем, покажу тебе кое-что.

– Я должен…

– Это совсем небольшой крюк.

Виктор весело взял Мориса под локоть, радуясь, как мальчишка, который приготовил другу сюрприз. Они прошли вдоль гавани и свернули на проспект Кармель, где стояли дома с красными черепичными крышами. Здесь когда-то была немецкая колония, основанная швабскими протестантами-темплерами, которые прекрасно ладили со всеми. До тех пор, пока некоторые из них не принялись маршировать по улицам под флагами со свастикой. Британцы депортировали их на кораблях в Австралию, где посадили в лагеря. А дома стояли и поныне. Крепкие, солидные, красивые, с немецкими надписями над дверями. Улица Яффо пересекала проспект посредине.

– Эх, германцы. Вы повсюду добрались, так? – сказал Виктор с ухмылкой.

Морис инстинктивно обернулся, испугавшись, что кто-то может услышать. Он разозлился на Виктора. Тот же прекрасно знает, что Морис решил больше не быть немцем. И знает, чем он пожертвовал ради этого. Причем из-за него, Виктора. Так что мог бы относиться к Морису хоть с минимальным уважением. И позволить ему то, что делали все сходившие тут с корабля: примерить новую жизнь, как новое пальто. Как и сам Виктор, решивший отныне быть не Виктором, а Ави. Хотя, возможно, именно тут кроется фундаментальное непонимание между ними, ведь народ Виктора был почти уничтожен, и память об этом никогда не исчезнет. Они никогда не будут равными, что бы он, Морис, ни сделал. Не в этой стране. Тут не Америка.

– Добро пожаловать в империю доброго господина Бернштейна, – сказал Виктор, указывая на разбитую витрину.

За стеклом виднелось темное помещение, покинутое и полностью разоренное. Виктор толкнул ногой покосившуюся дверь и вошел. Морис, поколебавшись, последовал за ним. Плиточный пол в грязи. Стены черные. Наверно, был пожар. Но копотью не пахло, только плесенью и мышиным пометом.

– Как тебе это нравится?

Морис не понимал, к чему он клонит. Виктор отшвырнул ногой пустые бутылки.

– Раньше тут была небольшая типография. У Бернштейна прежде была типография в Берлине. Но в тридцать восьмом твои товарищи ее разгромили. Бернштейну с женой удалось спастись. Тут им пришлось начинать с нуля. Очевидно, им приглянулся район. Люди говорили по-немецки, повсюду чистота… и какой-то темплер сдал ему в аренду помещение.

– Нацист?

– Не все немцы были нацистами. – Виктор бросил на Мориса ироничный взгляд, который тот проигнорировал. Он все еще не понимал, зачем Виктор привел его сюда. – Ты же сказал, что хочешь вернуться к прежней профессии. Вуаля!

Морис застыл в изумлении.

– Мои друзья обрадуются, если тут начнется новая жизнь. Представь: свадебные фотографии, фото на паспорт, да все, что нужно людям… Места достаточно, не так ли?

– Кому принадлежит это помещение?

– Нам.

– Как так?

– Дома теперь принадлежат государству, а государство – это все мы.

– Но…

– Я знаю ребят, которые этим заведуют.

– Но это законно?

Виктор засмеялся:

– Конечно.

Морис осторожно прошел по осколкам в заднее помещение типографии. Там, где когда-то стояли станки, все было разворочено. Дыры в стенах. Забитые досками.

– Что здесь произошло?

– Он печатал немецких писателей, этот господин Бернштейн. Знаешь Арнольда Цвейга?

– Нет…

– Я тоже. В общем, это был немецкий еврей, родом из Силезии, жил на горе Кармель и писал по-немецки. Здесь издавали журнал с его статьями под названием «Ориент». Кое-каким людям это не понравилось. Потому что по-немецки, знаешь ли. Лучше бы писал на иврите. Так что они взорвали это место.

– Каким людям?

– Не думай об этом. Тебе подходит?

– Где сейчас Бернштейн?

– Сердечный приступ.

– А его жена?

Виктор пожал плечами.

– Либо это место занимаешь ты, либо кто-то другой.

Морис чувствовал, как колотится сердце. В задней части достаточно места для фотолаборатории. А в передней можно устроить студию.

– Даже не знаю, что сказать, Виктор.

– Просто скажи «да».

– Но я не могу себе позволить оборудование.

– Мы все достанем.

– Откуда?

– Позволь мне побеспокоиться об этом.

Мориса переполняли чувства. Он уже все это видел: где поставит свет, где установит штатив, какие фоновые обои выберет. Это было прекрасно. Маленькое, но собственное дело. Внезапно он почувствовал глубокое изнеможение. Захотелось сесть. Он так долго старался убежать от себя. Бежал, снова и снова, сбрасывая кожу, одну за другой, чтобы пропала вся прежняя жизнь. Чтобы стать полностью неузнаваемым. А здесь он мог вернуться к изначальному «я» – истинному, не испорченному. Каждое утро он будет открывать собственное ателье, со своим именем на двери, с клиентами, которые знают его и здороваются с ним, с его собственной печатью на обратной стороне фотоснимков.

Фотостудия: Морис Сарфати, улица Яффо, Хайфа, Израиль.

– И что я тебе за это должен?

– Ничего.

– Я не могу это принять.

– Это самое малое, Морис. Я хочу, чтобы у вас все было хорошо.

Морис пристально смотрел на него – не дернется ли лицо, не отведет ли глаза, что угодно, что подтвердило бы его опасения о нечестности Виктора. Но тот лишь улыбался своей неотразимой уверенной улыбкой, и Морису ничего не оставалось, как пожать протянутую руку. Ему так хотелось, чтобы они снова могли доверять друг другу.

* * *

Теперь уже нельзя было не рассказать Ясмине. И он рассказал в тот же вечер, на кухне, когда уложил Жоэль спать. Но не упомянул про первые два визита Виктора, чтобы она не спрашивала, почему он это утаил.