До окончания эксперимента мы с Красавчегом решили остаться в Доме Покоя. Все вышло, как я и предположил. Когда Слава Не Пришей Рукав оказался в глушилке, проклятия перестали сбываться. Я даже провел эксперимент, несколько раз пожелал Нику нехорошее и пару раз произнес: «Подбрось да выбрось», – и все без побочных эффектов.

Когда Машину Проклятий вынесли из глушилки, эффект сохранился. Мир вернулся к прежним границам. Каждое произнесенное нами слово, пускай даже и в сердцах, оставалось просто словом, а не хитроумным проклятием, мечтающим воплотиться в реальность.

Ник Красавчег распорядился вернуть бесполезную Машину Проклятий Славе Не Пришей Рукав, но из глушилки его не выпускать до окончания следствия. День давно закончился, расходиться не хотелось, поэтому мы отправились ко мне.

– Крейн, скажи, как так получилось, машина эта Славкина – просто кусок железа? – спросил Красавчег, расположившись со стаканом виски в любимом кресле на крыльце моего дома.

– Именно. Мы взяли ложный след. Хотя если быть точным, след был верный, только выводы мы сделали неправильные. Машина не может исполнять желания или проклятия. Машина – она просто машина, при этом не работающая. Там просто нечему работать.

Я раскурил трубку, сделал маленький глоток виски и затянулся.

– А мы с тобой поверили в эту чертову машину. Слава смог нас убедить в том, что машина во всем виновата. Он сам верил в ее могущество. А все это время именно Слава воплощал в жизнь всю площадную брань, все проклятия, сказанные в сердцах. Делал ли он это специально? Вряд ли. Уверен, что он даже не подозревал о существовании у себя такого таланта. Он был убежден, что он гениальный ученый, что его цель – создать машину желаний. Он был так убежден в том, что это его призвание, что не заметил, как сам стал машиной. Вот только желания, которые он исполнял, были, мягко говоря, с душком. Держать Славу в глушилке несправедливо. Он не виноват, что он такой.

– Но и выпускать нельзя. Он не совсем здоров. Мы создадим ему все условия для работы. Пусть занимается исследованиями. Мы будем его лечить, и когда он выздоровеет, сможем выпустить в город. А пока он опасен для общества, – заключил Ник Красавчег, подняв кверху указательный палец.

Вокруг ногтя плясало пламя.

– Каждый человек, альтер должен нести ответственность за свои таланты. Вот что главное, – заявил Красавчег. – Словами мы создаем мир. Поэтому надо следить за языком. А то однажды мы можем проснуться, и мир вокруг нам не понравится. И это страшно.

– Подбрось да выбрось, – согласился я, вдруг вспомнил, что за неосторожные слова может последовать расплата.

Но мне за них ничего не было.

– Построить деревню и отдать суккубам? – переспросил дядька Пузан.

Староста пожал плечами и протянул ему бумагу с печатью – на-ко, сам погляди. Пузан действительно поглядел – чисто барашек на новую изгородь, поскольку был дядька туповат и малограмотен.

Староста Адыр грузно перевалился с ноги на ногу, пожевал тонкими губами и ещё раз потряс бумагой. Было ему неловко. С одной стороны, общее настроение он разделял и видеть соседями суккубов не желал ни на вот столечко. С другой стороны – он, ставленник власти в деревне Сливке, обязан был найти предписанию хорошо звучащее объяснение и обеспечить его выполнение.

– Сами знаете, теперя повсюду такое, – Адыр нахмурил брови, вперился взглядом вдаль и, с трудом припоминая мудреные слова, старательно выговорил, – по мирному уговору меж Человеческим Соизмерением и Другомирьем, Соизмерение принимает на поселение жителей невозможно перенаселенного Другомирья, каковые…

– Тьху, – досадливо выдохнул кто-то в небольшой толпе, выражая мнение односельчан.

Староста сбился, помолчал и кисло закончил:

– Каковые обязовываются соблюдать законы нашего Соизмерения и всё такое прочее. Словом, во-первых, возмущаться нечему, а во-вторых, с этим всё равно ничего не поделать. Кроме того, деревню для суккубов и без нас построят. А наша задача несложная – получить уведомление и подписать своё согласие.

– А если не подпишем? – для порядка спросил кузнец. Невысокий, жилистый, уже немолодой, он пользовался большим уважением деревенских жителей, поскольку вылезал редко, но всегда по делу.

Адыр поморщился.

– Тогда нам сюда определят кого похуже суккубов, да? – угадал кузнец и трубно хохотнул. – Что же это получается за согласие, когда нас уведомляют, а мы примиряемся?

– Да чем вам плохи суккубы? – принялся увещевать староста, зная, что от бумаги всё одно не отвертеться. – Они ж смирные, оседлые, работящие. А если б к нам эльфов определили, а?

По толпе прошелестело «Боги, сохраните!». У вредоносных, не поддающихся никакому вразумлению эльфов была исключительно дурная слава. Хотя на самом деле никто не поручился бы, что длинноухие и вправду могли за обиду сжечь дом вместе с жителями или что они любили красть сговоренных невест. Или что сводили со дворов собак и жрали их сырыми. Или… нет, наверняка никто не знал, сколько истины в этих слухах. Но что эльфы были шумны и грубы, всем занятиям предпочитали шатание по округе без дела, тащили всё, что плохо лежит – это установленная истина. И что длинноухие нахально задирали местных жителей, пьянствовали, не брезговали вымогательством – тоже не вызывало сомнений.

Иногда за нарушение общинных устоев Соизмерения некоторых эльфов высылали обратно в Другомирье, но случалось это куда реже, чем их мелкое и не мелкое пакостничество.

Ещё год назад люди пугали непослушную детвору волками и бабайцами, но нынче не было для местных жителей никого страшней и омерзительней эльфов.

– А если бы, – продолжал, входя в раж, Адыр, – если бы нам сюда прислали кентавров, что посевы топчут и кроют без разбору коров и кобылиц? А?

– А говоришь, пришлые должны блюсти общинные законы, – сказал кузнец с такой укоризной, словно это староста вытаптывал посевы и домогался кобылиц.

Предпочтя не расслышать кузнеца, тот повысил голос:

– Мы и не заметим, что суккубы рядом поселились! Станут себе тихонько поживать, шерсти диковинные прясть, единорогов разводить…

– Каких таких единорогов? – снова ожил дядька Пузан. – Разе ж единорог приблизится к суккубу? Всем же ведомо из бабкиных баек: тех чудных коней с рогом может токо девица изловить, а из суккубов какие девицы?

– Наслушаешься дуростей, а потом несешь не пойми чего, – укорил его староста. Сам он, в отличие от Пузана, бывал в городе не менее десяти раз за год, потому считался в деревне человеком учёным и много повидавшим. – Девицы – они ж с причудами всегда, капризные, заносчивые. А единорог, как всякая скотина, ласку любит. Суккубы же с любой животной могут уговориться, вот и коней рогатых разводят, и ещё козочек каких-то чудных, и шерсть с них чешут. Словом, справные, работящие соседи. Чего нам ещё надобно, а?