22 сентября 1768 года Потемкин становится камергером, а в ноябре сего же года был отчислен от конной гвардии, по воле императрицы, как состоящий при дворе. На следующий год, в связи с начавшейся войной с Турцией, Григорий Потемкин волонтером направляется в армию. В письме к императрице он изъявил желание служить в кавалерии. Его желание было учтено, а придворный чин камергера трансформировался в военный – генерал-майора (что соответствует Табели о рангах).

Он отличился под Хотином, Фокшанами, Браиловом, Журжей, Рябой Могилой, Ларгой, Кагулом, Измаилом, словом, во всех заметных делах кампании 1769–1770 годов. Командующий армией П.А. Румянцев, по своему характеру не любивший придворных и вообще людей склада Потемкина, тем не менее пишет в своей реляции от сентября 1770 года: «Ваше Величество видеть соизволили, сколько участвовал в действиях своими ревностными подвигами генерал-майор Потемкин. Не зная, что есть быть побуждаемому на дело, он сам искал от доброй своей воли везде употребиться. Сколько сия причина, столько другая, что он во всех местах, где мы ведем войну, с примечанием обращался и в состоянии подать объяснение относительно до нашего положения и обстоятельств его в С.-Петербург во удовольство его простьбы, чтобы пасть к освященным стопам Вашего Императорского Величества».

Потемкин исполнил желаемое – пал; и хотя он был вынужден вскоре – из-за недоброжелательства появившихся завистников – покинуть столицу и вернуться в армию, перед отъездом он добился права писать императрице и получать ее ответы через доверенных лиц. Екатерина II разрешила сие давно влюбленному в нее мужчине, находящемуся в поре расцвета мужественной красоты, активному помощнику в дни переворота, ныне блестящему генералу и кавалеру самых почитаемых российских орденов, даваемых за храбрость и воинское умение. Из обычного, хотя и выделяющегося постоянством, поклонника Потемкин становился в глазах императрицы человеком, на которого можно опереться в нелегкую минуту – боевого генерала, одного из любимцев армии, что для монарха с государственным складом ума весьма и весьма значимо. Плюс продолжающееся охлаждение Екатерины с ее долголетним гражданским супругом графом Григорием Орловым. Так что через некоторое время монархиня в ответ на письма подданного взялась за перо и сама.

Венцом этой переписки стало знаменитое письмо, перевернувшее всю жизнь Потемкина, письмо от 4 декабря 1773 года: «Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что вам некогда письма читать; и хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что все то, что вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному отечеству, котораго службы вы любите. Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то вас прошу по пустому не вдаваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно писано? На сие вам имею ответствовать: к тому, чтобы вы имели подтверждение моего образа мыслей об вас, ибо я всегда к вам весьма доброжелательна. Екатерина».

И в январе 1774 года Потемкин уже приезжает в Петербург, получает аудиенцию у императрицы – по иронии судьбы при помощи уже отставленного от особы Екатерины Григория Орлова – и разрешение писать к ней с просьбой о пожаловании в генерал-адъютанты (иными словами – в новые фавориты). Он пишет, и она в ответном послании одобряет его, что он писал прямо к ней, а не искал побочных путей. Вскоре Потемкин получает генерал-адъютанта вместе со всеми остальными правами и обязанностями, а Екатерина простодушно пишет своему корреспонденту Бибикову: «…кажется мне, что, по его ко мне верности и заслугам, не много для него сделала, но его о том удовольствие трудно описать; а я, глядя на него, веселюсь что хотя одного человека совершенно довольнаго около себя вижу».

Кроме этого Потемкин делается членом Государственного Совета и подполковником Преображенского полка, где полковником сама Екатерина. Посланник прусского короля граф Сольмс вскоре доносит своему монарху: «Потемкин никогда не жил между народом, а потому не будет искать в нем друзей для себя и не будет бражничать с солдатами. Он всегда вращался между людьми с положением; теперь он, кажется, намерен дружиться с ними и составить партию из лиц, принадлежащих к дворянству и знати».

И хотя вскоре надменность Потемкина с высшими чинами и знатнейшими родами станет притчей во языцех (равно как и его простота при обхождении с простым народом), некая доля истины в сем замечании есть, ибо он был, воспользуясь словами человека, достаточно хорошо его изучившего – Екатерины, – «одним из самых смешных и забавных оригиналов сего железного века», века космополитизма, мистики и безверия. Сии оригиналы жили жизнью, казавшейся управляемому ими народу прямо скажем непонятной, впрочем, и они народа не понимали, а не понимая, не принимали его норм поведения, этики и морали. Отсюда гаремные утехи Потемкина расцвета его могущества, когда основной упор делался им на прекрасную родню. Отсюда же явное непонимание национальных потребностей (национальных, но отнюдь не государственных, ибо после культа собственной личности эти люди исповедовали культ государства, более или менее персонифицировавшегося в фигуре монарха).

Это находило выражение и в том, что, кроме гарема, Потемкин повсюду возил с собой раввинов, раскольников и начетчиков, периодически провоцируя их на догматические споры, что служило ему и отдыхом, и школой. Словом, он был ярчайшим представителем сего «железного века», девизом которого стало «жить и жить давать» и в личности которого неразделимо переплетались грандиозность замыслов и блеск умопомрачительного великолепия, забота о благе державы и пренебрежение оной, если она противоречила благу персональному.

Вскоре после начала своего взлета Потемкин становится графом и вице-президентом Военной коллегии. Однако казалось, что фавор будет недолгим: уже в декабре 1775 года в сердце Екатерины его заменил Завадовский. Но не у кормила государственной власти, у которого Потемкин остался до самой смерти, фактически являясь вице-императором: императрица уже не могла обойтись без его советов и его энергии. Дела альковные и государственные в данном случае четко разграничились.

Еще только войдя в «случай», он тут же развязал руки командующему главной армией, воюющей против турок, П.А. Румянцеву в вопросах войны и мира, что вскоре привело к победоносному Кючук-Кайнарджийскому миру. Для этого Потемкин посылал на театр военных действий – вопреки мнению многих – новые полки.

Параллельно с этим участвовал в принятии мер для борьбы с Пугачевым и по тем же высшим государственным соображениям санкционировал ликвидацию Запорожской Сечи. 31 мая 1774 года он назначается новороссийским и азовским генерал-губернатором (будущее Екатеринославское наместничество), главным начальником над поселенными в Новороссии войсками и командиром всей легкой конницы и иррегулярных войск (создание которых тоже его заслуга). В конце декабря он получает высший российский орден – Св. Андрея Первозванного, к которому вскоре прибавятся самые почетные ордена многих европейских государств.

Что же до наместничества, то здесь были умножены поселенные войска, учреждена для заведования духовными делами особая епархия. Устроены школы, присутственные места, таможни и таможенные заставы, приняты меры для быстрейшего заселения края и развития в нем промышленности. Были вызваны колонисты: греки, армяне, немцы, итальянцы, шведы, старообрядцы и крестьяне из великорусских губерний. Построены города: Екатеринослав, Новомосковск, Мариуполь, Нахичевань… А вот как описывал эти места бывший гетман Малороссии К.Г. Разумовский, посетивший их в 1782 году: «На ужасной своей пустынностью степи, где в недавнем времени едва рассеянные обретаемы были избушки, по Херсонскому пути, начиная от самого Кременчуга нашел я довольные селения верстах в 20, в 25 и далее, большею частью при обильных водах. Что принадлежит до самого Херсона, то представьте себе множество всякий час умножающихся каменных зданий, крепость, замыкающую в себе цитадель и лучшие строения, адмиралтейство со строящимися и построенными уже кораблями, обширное предместье, обитаемое купечеством и мещанами разновидными. С одной стороны казармы – 10 000 военнослужащих в себя вмещающие, с другой перед самым предместьем видоприятный остров с карантинными строениями, с греческими купеческими кораблями и с проводимыми для выгод сих судов каналами. Я и до ныне не могу выйти из недоумения о том скором возращении на месте, где так недавно один только обретался зимовник. Сей город скоро процветет богатством и коммерциею, сколь то видеть можно из завидного начала оной… Не один сей город занимал мое удивление. Новые и весьма недавно также основанные города Никополь, Новый Кайдак, лепоустроенный Екатеринослав, расчищенные и к судоходству удобными сделанные Ненасытские пороги с проведенным при них каналом».