Стоит отметить, что договариваться на ее работе пришлось Мартину – именно он смог убедить начальника в том, что если она пропустит несколько дней, ничего особенно страшного не случится. Пришлось заплатить некоторую сумму денег, но здесь, как он и обещал, Шерлок сам восполнил все затраты. Лихорадочные сборы, торопливые звонки («Мамочка, я улетаю на неделю, я правда не специально, когда вернусь обязательно приеду и все объясню»), последние инструкции («Мэй, запомни – курсы проводятся два раза в неделю по вторникам и пятницам. Спросишь там Ханну, сядешь рядом с ней, она обещала все объяснить») – все слилось в сплошное месиво слов, неясных воспоминаний и волнений. Все это время София тайно жила в ее комнате, и Эмма покупала для нее молоко в магазине и грела его на плитке Мэйлин. Вечером, когда все ложились спать, она выносила ее в служебную душевую, где купала под теплой водой, а потом заворачивала в свое полотенце и несла обратно.

Сейчас об этой секретности можно было забыть – они могли шуметь сколько угодно.

В обед ей удалось уговорить Софию съесть небольшой кусочек хлеба, и это было настоящей победой. Малышка выпила целую чашку молока, а потом, когда они лежали на кровати, она неожиданно заговорила.

София лежала на боку, и ее лицо было обращено к груди Эммы, ее глаза оставались закрытыми, а слова было очень сложно разобрать.

– Я ползла на коленях, – свистящим шепотом произнесла она. – По окнам. Стекло разбилось, рука порезалась, но не больно. Филипп лежал у водителя. Странно лежал, нога кривая была. Стекло ему в лицо попало. Все красное. Я ползла к нему. Тетенька упала на меня, она такая тяжелая была, у меня рука заболела. Какой-то дядя ее убрал, а потом наступил на мою руку. Сказал, нечаянно. Палец больно совсем сделал. Филипп глотал кровь. Пузырь во рту красный такой надулся. Снова тот дяденька его поднял, а я заплакала, потому что думала, он его выбросит совсем. Я не знала, куда он его положил. Потом меня рядом положил. Пузырь тогда уже лопнул, только кровь текла. Холодно очень. А потом… он стал… он дышать быстро так. И голос у него страшный был такой. И я… я кричала, я тебя звала, так долго, так громко, только тебя, чтобы ты пришла, чтобы спасла его, а ты не пришла, ты не слышала, ты про нас забыла, и я одна там была, одна, одна, одна…

Она снова заплакала, только на сей раз уже в голос, и Эмма прижала ее к себе так сильно, насколько это вообще можно было сделать, не причинив ребенку боли. Она целовала искалеченную руку Софии, не сдерживая своих слез и не зная, как утешить девочку. Да и можно ли было хоть как-то избавить ее от этих страшных воспоминаний?

Эта картина была намного страшнее того, что описал ей Шерлок, и Эмма подумала, что лучше ему никогда ничего подобного не слышать.

После этого разговора София заметно переменилась – на ужин она сама попросила какой-нибудь другой еды кроме молока, а вечером легла рядом с Эммой и молча показала на путеводитель, который лежал на тумбочке.

– Это путеводитель, его не читают, – несколько смущенно объяснила Эмма. – Там только неинтересные истории.

– Картинки, – все еще хриплым голосом попросила София.

– Ну, хорошо, – улыбнулась Эмма, потянувшись за книжицей.

Они просмотрели примерно половину картинок, когда София зевнула и легла, прижавшись лбом к плечу Эммы. Они заснули, не переодевшись и даже не погасив свет.

Иногда Эмма ловила себя на мысли, что ей жутко не хватает присутствия Филиппа. Наслаждаться тишиной и безмятежностью пустой гостиницы без него было слишком сложно. Просматривая меню, она помимо сознания выделяла блюда, которые, как она думала, могли бы ему понравиться, а когда они выходили гулять, она думала о том, что Филипп был бы рад оказаться рядом с ними. Такие мысли постоянно держали ее в напряжении, и Эмма даже боялась представить, о чем думала София.

Однако в этой застывшей жизни без суеты и шума было как раз то, чего они обе так хотели. На третий день София сама выбралась из кровати и нашла на полу маленький колокольчик – подарок, который Эмма купила ей накануне после обеда, когда девочка еще спала. Она медленно подкралась к игрушке, словно боясь, что ее за это отругают или обвинят в краже. Эмма лежала на кровати, наблюдая за ней и не решаясь вмешаться.

Интерес, любопытство, желание – жизнь просыпалась в этом крохотном теле, и состарившаяся прежде времени душа вновь обретала настоящие оттенки осмысленных цветов. Траурный черный фон заполнялся другими формами, и Эмма старалась не торопить этот процесс, понимая, как много страха и боли пережила София.

Присев на корточки в своей довольно длинной белой рубашке, София осторожно приблизилась к колокольчику, а затем коснулась завязанного на ручке шелкового бантика. Осторожные пальчики пробежались по тонкой ленте, а затем ухватились за ручку, и по комнате разнесся тонкий, мелодичный звон. Она вздрогнула и замерла, не отпуская свою находку. Потом позвонила еще раз, уже увереннее. Звук был чистым, негромким и немного вибрирующим. Эмма уселась на кровати, улыбаясь и глядя на то, как София переворачивает колокольчик и заглядывает внутрь, рассматривая язычок и золотистую кайму по краю. Внимательно рассмотрев все, что ее интересовало во всех подробностях, она повернулась к Эмме и на ее лице всего на одно мгновение появилась робкая улыбка.

– Хороший, – очень тихо сказала она. – Мой?

– Твой, – согласилась Эмма. – Теперь можешь всюду носить его с собой. Если не хочешь, чтобы он звонил, тебе нужно потянуть за петлю на ручке. Видишь ее? Если ты ее затянешь, тогда язычок не будет болтаться, и ты сможешь просто держать его в руках. Когда захочешь позвонить, тогда запусти руку внутрь и потяни за язычок – он снова станет длинным.

София покачала колокольчик еще раз, а потом вздохнула и вернулась в кровать, не выпуская свой подарок из рук.

Она опустила голову на подушку и прикрыла глаза, но Эмма знала, что она больше не собиралась спать.

– Я больше не поеду к ним, – сказала София через некоторое время. – Никогда.

– Они тебя очень ждут.

– Ну и пусть.

– София, они твоя семья, – вздохнула Эмма, укладываясь рядом с ней.

– Нет. А как ты думаешь, где сейчас Филипп? – Видимо, для Софии обсуждение семейных связей было закончено, и она переключилась на другую тему.

Эмма даже растерялась от такого прямого вопроса. Она и сама никогда не задумывалась о том, куда после смерти отправляются люди.

– Я не знаю.

– Он на небе?

– Не думаю.

– А где тогда? Ему также плохо? Он там скучает по мне?

Эмма перевернулась и положила руку ей на живот.

– На все вопросы я ответить не могу, но знаю точно, что ему больше не больно.

– И он не плачет? Филипп почти никогда не плачет. Он такой сильный, такой смелый. Если даже там вокруг одни чужие люди, он все равно не боится их. Скоро у него будут друзья, и он найдет себе дом. Только он забудет обо мне, а я всегда буду его помнить.