Голос Проповедника стих, взгляд словно потух, и он так же резко сел. Схватил обеими руками свой бокал, чтобы смочить пересохшую от проповеди глотку, да вспомнил, что тот пуст, и недовольно отставил.

Минута заметила, как Благуша качнул головой, словно стряхивая некое наваждение, и полез за своей любимой книжицей, к коей девица уже начинала ревновать – той Благуша иной раз времени уделял куда больше, чем ей самой.

– Вот за то его Безумным и кличут, – послышался шепоток с соседнего столика.

– Ага… Умеет горло драть…

– А страсти-то какие наводит, любо-дорого послушать!

– Страсти-мордасти… ещё одна такая речуга – и побегу штанцы менять, вот только кто за спорченные платить будет, чай, бабки никогда не лишние!

– А ты заранее сымай, когда Проповедник является!

Народ, услышавший шутку, потихоньку заржал, словно не решаясь окончательно спугнуть навеянное проповедью впечатление. Даже Воха Василиск, хотя и запел снова, но пел уже потихоньку, словно для самого себя, что-то душещипательное с трагическим оттенком, а звуки чуть пощипываемой балабойки бродили по залу, тукаясь в стены слепыми щенками. А Благуша уже уставился в книжицу и шевелил губами, читая очередное мудрёное изречение по случаю.

– Что энто у тебя? – вдруг резко спросил Проповедник. Слав поднял на него взгляд, неопределённо хмыкнул и протянул книжицу деду.

– Ума палата да карманного формата, – сострил он. – Почитай, дедуля, может, что интересное для себя вычтешь. Я для себя в ней, оторви и выбрось, завсегда что-нибудь нахожу.

Проповедник поднёс книжицу к своему могучему носу, вздувая дыханием пышные усы, и глянул на раскрытую страницу. И вдруг и без того выпуклые синие глаза едва не выкатились из орбит, а лицо начало стремительно бледнеть. Минута от изумления аж рот открыла, того не замечая. А Проповедник, вперившись в страницу так, словно готов был испепелить её взглядом, всё бледнел и бледнел, пока не сравнялся цветом лица с белизной самой страницы.

– Что-то не так, оторви и выбрось? – забеспокоился Благуша.

– Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас, – помертвевшим голосом прошептал дед. – И подняв на Минуту взгляд, стылый, точно стужа в снежном домене, вдруг отрывисто обронил: – Я помогу. Я покажу. Я расскажу. Твоя взяла, девица, скатертью дорога…

В эту самую минуту дверь трактира с треском распахнулась и…

Настоящий враг никогда тебя не покинет.

Апофегмы

В эту самую минуту дверь трактира с треском распахнулась и…

Вообще то не с треском, а вполне нормально распахнулась дверь, и в трактир друг за дружкой, вполне чинно, потянулись странного вида крайны – все, как один, в добротных серых армяках, рыжеусые, но с бритыми головами и с саблями на поясах. Благуша, хотя и сидел правым боком к двери, всё равно увидел их первым, так как Минуте взгляд застила широкая грудь Проповедника. И уже не спускал с них взгляда, чувствуя, как в душе поднимается тревога. Что-то знакомое было во всей этой ватаге… Что-то знакомое…

А вместе с этой группой в зал вплыла задорная частушка, исполняемая басом под балабойку одним из лысяков:

Ах, как быстро вперёд

Наше время катится…

Кто не пьёт и не ворует,

Тот потом спохватится!

Этот куплет зарубил песню Вохи прямо влёт, как топор курицу, и бард снова озадаченно умолк, нервно тренькнув напоследок струной, а Обормот, на что уж душевный был человек, начал потихоньку приходить в ярость – опять послушать другана не дали.

Пришлые крайны, вместо того чтобы, как все нормальные люди, присесть за один из свободных столиков, расходились веером от двери, словно окружая сидевших в зале, причём самый рослый – исключительно здоровенный мосластый дядька с красной испитой харей, зыркавший по залу крошечными злыми глазками, – с хозяйским видом остановился посерёдке. Очень он был на Ухаря похож, этот дядька… на Ухаря? Догадка сверкнула молнией, заставив Благушу похолодеть. Да не на Ухаря, а на ватамана Рыжих, оторви и выбрось!

Минута тем временем, чуть отклонившись в сторону, тоже разглядывала прибывшую компанию. И раньше Благуши приметила, что последним за лысыми, как ошкуренное полено, крайнами вошёл и один «волосатый», правда другого рода – кудрявый русоволосый красавчик из славов. Худощавый, стройный, с тонкими усиками и аккуратной бородкой клинышком. Внешне, на взгляд девицы, он выгодно отличался от своих спутников, и непонятно было, что же ею привело в такую разномастную компанию. И ещё непонятнее было, что же всё это значило…

– Вот тебе и на, оторви и выбрось! – шёпотом выругался Благуша, тоже заметив Скальца.

– Ты их знаешь? – полюбопытствовала девица.

– Да ты что, Минута, бандюков не узнала? – горячо зашептал Благуша, склонившись к её ушку. – Они же просто башку обрили, делов-то!

Минута, присмотревшись, тихо охнула – прав был слав. Она же всех их в лицо сама видела, и очень даже близко, когда в тамбуре Махины на полном ходу её друзья с ватагой схватились не на живот, на смерть. А уж эту гнусную харю ватамана она точно должна была узнать – хотя бы по его огромному росту и усищам шире плеч. Сердце девицы испуганно стукнуло и словно остановилось.

– Видел я одного сегодня на кону, – продолжал быстро шептать Благуша, – да не признал, хоть и морда знакомой показалась, а теперь, когда они всем скопом заявились, только что слепой не поймёт! Да нет, я не в твой огород камень кидаю, оторви и выбрось… А вон тот красавчик – знаешь кто? Мой бывший друган Скалец! Объявился-таки! А я-то всё гадал, где он пропадает, ведь горный домен, куда я его погулять отправил, уже на второй день к Роси вернулся, повезло паршивцу… Неужто по мою душу бандюков привёл, оторви и выбрось?!

А в напряжённой тишине, повисшей в трактире, похабно плыло:

По веси себе идём,

Охаем да ахаем!

А кто будет приставать –

Всю морду расфуфакаем!

На балабойке, понятное дело (теперь понятное), наяривал не кто иной, как Ухмыл – среднего роста крайн с нахальными глазами, насмешливо кривящимся усатым ртом и с жутковато белеющим от виска до подбородка шрамом на левой щеке.

– А ведь Ухмыл-то на кону и был, оторви и выбрось, – немного растерянно пробормотал Благуша. – Вот же странно, шрама-то я там у него не заметил, иначе опознал бы раньше… Замаскировал, подлюка рыжая, не иначе…

Взгляды бандюков, пошарив по залу, постепенно сконцентрировались на Благуше, и румянец цветущего здоровья на его лице заметно полинял. Наконец опустив балабойку, Ухмыл шагнул вперёд и развязно поинтересовался, обращаясь ни к кому конкретно и ко всем сразу:

– Ну что, щучьи дети, узнали? – и прикрикнул, хотя никто не шевелился: – А ну сидеть всем! Сидеть! Бабки на стол, руки за голову, усы узлом! Дважды повторять не буду!