вернулась на веранду. Энтони понимал, что жена пытается избавиться от сомнений и получить удовольствие от вечера.

День выдался тропический, и даже в поздних сумерках с иссушенной дороги накатывали подрагивающие, словно желе, волны душного жара. Небо было безоблачным, но вдали за лесом, по направлению к Саунду, слышались слабые раскаты грома. Тана объявил, что ужин готов, и мужчины, сняв с разрешения Глории пиджаки, зашли в дом.

Мори затянул песенку, присутствующие дружно подхватили и исполняли ее, пока ели первое блюдо. Плод фантазии Мори состоял всего из двух строчек и пелся на мотив «Милой Дейзи»:

Страшная паника нас обуяла,

Силу моральную подло украла!

Каждый повтор встречали восторженными воплями и продолжительными аплодисментами.

– Не хмурься, Глория! – весело крикнул Мори. – Похоже, ты сегодня не в духе!

– Ничего подобного, – солгала Глория.

– Эй, Танненбаум! – крикнул он через плечо. – Я тебе налил, иди сюда!

Глория попыталась остановить его руку.

– Пожалуйста, Мори, прекрати!

– А в чем дело? Может, после ужина он сыграет нам на флейте. Эй, Тана!

Тана, ухмыляясь, унес свой стакан на кухню. Через пару минут Мори налил ему еще один.

– Не хмурься, Глория! – снова выкрикнул он. – Ради всех святых, давайте развеселим Глорию!

– Любимая, выпей еще стаканчик, – уговаривал Энтони.

– Ну, пожалуйста!

– Не хмурься, Глория! – с развязным видом поддержал Джо Халл.

Неуместное обращение по имени покоробило Глорию. Она осмотрелась по сторонам, желая выяснить, заметил ли кто-нибудь из присутствующих эту вопиющую бестактность. Ее имя, так легко сорвавшееся с губ человека, к которому она испытывала глубокую неприязнь, резануло слух. Минуту спустя она заметила, как Джо Халл снова наполнил стакан Таны, и гнев, подогреваемый действием алкоголя, усилился.

– … и вот однажды, – разглагольствовал Мори, – часа в два ночи отправились мы с Питером Грэнби в турецкие бани в Бостоне. Там никого не было, кроме хозяина. Мы запихали его в сортир и заперли дверь. Потом притащился какой-то тип, попариться, видите ли, захотел. Решил, что мы массажисты, ну ей-богу! Мы его схватили и зашвырнули прямо в одежде в бассейн. А потом вытащили, уложили на скамью и отхлестали так, что он синяками пошел. «Полегче, ребята! – пищал он. – Полегче!»

«Неужели это Мори?» – думала Глория. В устах кого-то другого эта история ее бы позабавила, но Мори, человек тонких чувств, воплощение тактичности и предупредительности…

Страшная паника нас обуяла,

Силу-у-у-у…

Удар грома заглушил конец песенки. Глория вздрогнула и хотела допить содержимое бокала, но вдруг почувствовала тошноту и поставила бокал на место. Ужин закончился, и все отправились в гостиную, прихватив с собой несколько бутылок и графинов. Кто-то закрыл дверь на веранду, чтобы не было сквозняка, и вскоре и без того спертый воздух оплели щупальца сигарного дыма.

– Лейтенант Танненбаум, сюда! – И снова место Мори занял какой-то оборотень. – Неси флейту!

Энтони и Мори устремились на кухню, а Ричард Кэрамел завел патефон и подошел к Глории.

– Потанцуй со знаменитым кузеном.

– У меня нет желания танцевать.

– Тогда я понесу тебя на руках.

Будто выполняя исключительно важное дело, Дик схватил ее толстенькими ручками и тяжело затрусил по комнате.

– Отпусти! У меня кружится голова! – требовала Глория.

Кузен, словно мешок, бросил ее на диван и с воплями «Тана! Тана» бросился на кухню.

И вдруг Глория почувствовала, как кто-то без предупреждения поднимает ее с дивана. Джо Халл держал ее на руках и, пьяно кривляясь, пытался подражать Дику.

– Отпустите меня! – приказала Глория.

Пьяная ухмылка и покрытый желтой щетиной подбородок у самого ее лица вызвали неописуемое отвращение.

– Немедленно!

– Страшная паника… – завел он и тут же умолк, так как рука Глории, стремительно описав дугу, впечаталась в щеку. Халл тут же ее отпустил, и Глория упала на пол, попутно ударившись плечом о стол.

Потом комната наполнилась мужчинами и табачным дымом. Тана в белом пиджаке едва держался на ногах, и Мори его поддерживал под руки. На своей флейте японец выдувал дикую смесь звуков, известную, по утверждению Энтони, как японская дорожная песня. Джо Халл нашел коробку со свечами и принялся ими жонглировать, выкрикивая: «Одной меньше!», всякий раз, когда ронял свечу. Дик танцевал сам с собой, кружа в затейливом вихре по комнате. Глории казалось, что все вокруг шатается, проваливаясь сквозь пересекающиеся размытые голубые плоскости в гротескный четырехмерный круговорот.

А за окном началась буря. В промежутках между ударами грома слышался шум ударяющихся о стены дома веток и дробь, выбиваемая дождем по жестяной крыше кухни. Без конца сверкали молнии, за которыми следовали оглушительные раскаты, словно из раскаленной добела печи выпадали тяжелые чугунные болванки. Глория видела, как дождь хлещет в три открытых окна, но не имела силы встать и закрыть их…

Вот она уже в коридоре. Пожелала всем спокойной ночи, но никто не услышал и не ответил. На мгновение показалось, что незнакомая фигура следит за ней, перегнувшись через перила, но заставить себя вернуться в гостиную Глория не могла. Лучше сойти с ума, чем смотреть на это неистовое безумие… Поднявшись наверх, она принялась шарить рукой в поисках выключателя, но в потемках его никак не удавалось нащупать. И только очередная вспышка молнии осветила кнопку на стене, но тут комната снова погрузилась во мрак, и она ускользнула из-под непослушных пальцев. В темноте Глория стащила с себя платье и нижнюю юбку и упала без сил на не успевшую промокнуть половину кровати.

Она закрыла глаза. Снизу доносились громкие голоса пьяных мужчин, послышался дребезжащий звон разбитого стекла, потом еще… бормотание сменилось фальшивым нестройным пением…

Впоследствии, собирая воедино отдельные обрывки той ночи, Глория подсчитала, что пролежала так около двух часов. Она была в сознании и даже понимала, что прошло довольно много времени. Галдеж внизу стал затихать, а гроза ушла на запад, оставив за собой шлейф тяжелого и безжизненного, как душа Глории, гула, который впитывался в напоенные влагой поля. Какое-то время слышался ленивый шум дождя и вой ветра, а потом за окном наступила тишина, нарушаемая лишь робким постукиванием капель и шелестом мокрого плюща, трущегося о подоконник. Глория находилась в состоянии полудремы и не могла ни уснуть, ни окончательно пробудиться… неотступно преследовало желание избавиться от тяжести, давившей на грудь. Она чувствовала, что стоит заплакать, и тяжесть исчезнет, и изо всех сил сжимала веки, пытаясь вызвать спазм в горле… но напрасно…

Кап! Кап! Кап! Звук не вызывал неприятных ощущений, словно прохладный весенний дождь времен детства. После него на заднем дворе оставалась такая замечательная, радующая глаз грязь.