– Это мечта, – выдохнула Татьяна.

Вот тогда Ланглуа застыл. Он-то знал – это уже не просто мечта.

Может, все и спустилось бы на тормозах, если бы не Браун. Он был директором Лаборатории и американцем, за плечами – почти столетие комиксов, в которых его соотечественники наводили порядок в прошлом, настоящем и будущем.

– Господа, – провозгласил он, – мы переживаем исторический момент!

«Путь О’Кейси» долго проверяли – на машинах в Токио, Гарварде и Тель-Авиве. Пересчитывали. И получали один и тот же результат, с допущениями. Если бы тем майским утром Жанна не повела свои войска на Орлеан, мир жил бы спокойно. Нашли схватку между Германией и Англией в девятнадцатом веке за одну из северных провинций, но количеству жертв далеко было до любой из мировых.

Если перед человеком открыть дверь, он в нее войдет. Что бы за ней ни было. Это рефлекс. Ланглуа не удивился, когда сверху серьезно сказали – продолжайте. Дан наконец шанс исправить прошлое, чего еще просить. Вот Циммерман его поразил – хлопнул на стол пропуск, мол, дальше – без меня.

– Стены Плача не будет, – увещевал Браун. – Даже с Палестиной вам страну делить не придется – поглядите на карту!

– Всю жизнь миру мешал один народ, – сказал Израиль. – Шо люди думали? Думали, убрать этот народ, и все станет замечательно. Теперь им одна страна мешает.

Он все же остался.

Официально Лаборатория считалась секретной. Неофициально – после мало-мальски значительного шажка Соколова набирала код России, а Брауну и набирать нужды не было. О проекте прознал мир. И зашевелился.

* * *

Это не могло зайти так далеко. Ланглуа не верил. Даже когда на чрезвычайный совет собирались все лидеры планеты и когда разом отощавший и поседевший президент Республики обращался к народу с тем, что он, мол, не имеет права противиться… Что если народ желает лучшего мира, то он его заслуживает.

По телевизору шла реклама. Молодежь всех цветов и размеров, и одна фраза на всех языках: «Я хочу лучший мир!» Потом другая: показывали братские могилы под Верденом, печи Освенцима, Хиросиму, горящие башни-близнецы. «Я хочу, чтобы этого не было», – повторял голос за экраном. И конец ролика – статуя Жанны на коне, перечеркнутая крест-накрест.

– С каким же энтузиазмом можно пропагандировать конец света! – качал головой Ланглуа.

Рядом вздыхал Циммерман:

– Это ж как же люди устали от этого мира…

Но он все равно не верил, до того как их позвали в Ватикан. Он думал – папа этого не допустит.

– Вы же не хотите сказать, ваше святейшество, что она не слышала голосов? – Он едва не кричал. – Официально – ей было явление! Что же вы, Его волю станете оспаривать?

В конце концов Ланглуа из Ватикана выставили.

Но он не верил. До самого всемирного референдума. До того, как объявили результаты и как с красных телефонов начали звонить прямо в лабораторию.

– Да что же это, Господи! – Он стоял посреди бюро с газетой в руке и орал, не выдержав: – Что же они, ни черта не понимают?!

– До вас шо, только сейчас дошло? – удивился Циммерман. – Шо ж вы не спросили раньше у старого еврея? Если б вы меня спросили, я б вам сказал: ничего они никогда не понимали.

* * *

В день, когда мир собирались менять, Ланглуа пришел в Лабораторию на рассвете. Через черный ход – у парадного караулила ранняя толпа. С пластиковой бомбой на поясе. Пятилетний мальчишка в Ираке сделал бы лучше. Но на машину хватит. Компьютер от взламывания защищен был сотней паролей. Даже от разработчиков защищен. Но – как в том старом анекдоте – бесконечно надежной техники не существует. Доказано тротилом.

Охранники-янки не хотели его впускать, и он разворачивал перед ними длинное оправдание, молясь, чтобы Бог их пожалел, потому что он бы уже не остановился. Бог пожалел. В электронного консьержа он вставил Танечкину карточку.

– Добро пожаловать, профессор Соколова, – сказал автомат.

– Спасибо, – пропищал Ланглуа. С самого начала все это было комедией. И доктор гуманитарных наук, пробирающийся к собственной машине в поясе шахида, – тоже комедия.

* * *

– Жеанна?

– Да, мессир. – Маленькие исцарапанные пальцы обрывают маргаритку: любит – чуть-чуть – сильно – без памяти… Бесполезное занятие. Ее сожгут раньше, чем кто-нибудь успеет полюбить.

Он выложил ей все, о чем они собирались рассказать.

– Господь не всегда посвящает нас в Свои планы. В этот раз мы не знаем, чего Он на самом деле хочет. Ты помнишь, что Он тебе говорил?

Пальцы нервно стискивают стебелек:

– Да, мессир.

– Ты понимаешь – если спасешь Францию, погибнет много людей, будут другие войны…

Она кивает.

– Мы не можем думать за Него. Ты одна должна решать. Он к тебе обратился.

Она снова кивает.

– Прислушайся к себе… К Его голосу. И когда решишь по-настоящему – не слушай больше никого. Даже если голоса назовутся ангелами. Потому что – слушай меня внимательно, девочка, – потому, что все они будут от лукавого.

– Я уже решила, – говорит она еле слышно. – Простите, мессир, но мне кажется, что я знаю…

– И что же ты знаешь?

– Бог любит Францию. – Жеанна поворачивается к нему, из глаз льется свет, затапливая все вокруг, смывая любые сомнения. «Они еще не знали, объявлять ли ее святой, – думает Ланглуа, – чего же тут не знать? Такой светящийся взгляд она обратила на короля – и он дал ей армию. Так она смотрела на солдат – и солдаты шли за ней».

Теперь она смотрит на Ланглуа.

– Тебя будут жечь на костре, – говорит он. Девушка ежится, но ее глаза уже глядят поверх пламени.

– Ну… Это же не очень долго. Господь не даст, чтобы это было очень долго. А потом сразу на небо.

* * *

Ланглуа повертел головой, стряхивая прошлое. Настоящее оставалось прежним. Охранники, скорее всего, заподозрили неладное. В коридоре уже раздавались шаги, и грохот, и через дверь было слышно, что они вооружены.

– Мишель Ланглуа! Вы арестованы по обвинению в государственной измене!

Серьезные голоса. ДСТ, а то и ЦРУ. «И во что мы с тобой вляпались, дружище?» – поглядел он на компьютер. Провел рукой по клавиатуре. Теплая. Ничего. Это не очень долго. А потом – сразу на небо.

– Отойдите! – прокричал он в коридор. – Здесь сейчас рванет!

Ему жалко было машину. «Лучше бы ты подумал о миллионах евреев. Лучше бы ты подумал о Хиросиме».

– Не делайте глупостей, Ланглуа! – из-за двери. – Ради всего святого, почему?

Он расстегнул куртку, рука потянулась к поясу. Не ошибиться бы. Через секунду мир вокруг превратится в костер.