Сам Джеймс Дойл пока не показывался. Копы приходили и уходили, явно пытались установить его местонахождение и арестовать. Дженси подумала, что, наверное, осталась тут потому, что ждет известий о его аресте, она жаждала справедливости. Она надеялась, что какой-нибудь коп сумеет пару раз хорошенько врезать ему по почкам, когда наденет наручники. Обычно она была против насилия, но сегодня ее кровь кипела. Она думала о том, как сама была испуганной молодой девушкой, да, конечно, она не была узницей, разве только в собственной голове, в психологическом плане. Она оглянулась на дом, где жил человек, который так ее запугал, который заставил ее бежать из родных мест. Теперь все позади. Ей больше не придется беспокоиться о том, что кто-то ей угрожает, никогда больше не придется оглядываться через плечо.

Посмотрев на дом, она заметила заодно, что за ней наблюдает Ланс. Медленно, кротко она подняла руку в знак приветствия, почувствовав облегчение, когда он что-то сказал Зелл, и направился к ней. Ей хотелось протянуть к нему руку, почувствовать, как его сильные руки обнимают ее, даруя безопасность, как в ту ночь, когда они узнали о Тае. Не зная, где Дебра и почему ее тут нет, она промолчала, нерешительно отстранилась. Несколько минут он без слов стоял рядом с ней, пока они впитывали происходившее, оба словно бы не верили своим глазам. Другие изумленные соседи начали выходить из домов по мере того, как распространялась молва, и им тоже словно бы надо было посмотреть самим. Они сбивались в группки во дворе Ланса и Зелл, все вытягивали шеи, чтобы лучше видеть, все жаждали последних новостей.

Ей нужно было позвонить маме и сказать, что с ней все в порядке. Родители, наверное, уже вернулись из кино, без сомнения, услышали о случившемся и забеспокоились. Она вспомнила, какое было у матери лицо, когда та прощалась с ней перед отъездом в колледж, так далеко от дома. Теперь она понимала, что ее мать была в ужасе, но старалась скрыть это от дочери. Как только вернется домой, она поблагодарит родителей, что позаботились о ее безопасности, отпустив ее. Окажись она на их месте, хватило бы у нее сил сделать то же самое?

По щекам у нее потекли слезы, но она даже не попыталась вытереть их, чтобы не привлекать к себе внимания. Сегодняшний вечер – не для грусти. Дженси свободна, и та маленькая девочка тоже. Ланс сделал к ней шаг. Он обнял ее и притянул к себе, сокращая расстояние между ними. А потом очень нежно он поднял руку и вытер ее слезы. Она не привлекала внимания к своим слезам, но он все равно их увидел. Она заплакала навзрыд, и он притянул ее к себе, окружив любовью.

К счастью, когда Брайт привела назад Ригби, Миртл Ханикатт все еще смотрела, как играют Брейвз.

– Слышала, какой переполох? – спросила старуха, открыв дверь, обеспокоенно расширив глаза и оглянувшись по сторонам. – Знаешь что-нибудь, что там происходит?

Брайт похлопала Миртл по плечу, заверив, что все в порядке. Она помогла ей устроиться на ночь и проследила, чтобы та заперла за собой дверь. Все еще взвинченная после ночных событий, Брайт вернулась к себе в темный дом. Она беспокоилась, что Ивретт сделал именно то, чего она боялась с первого дня их отношений. Но забрал ли он с собой их сына? То слово застряло у нее в горле: их. Он не забрал Кристофера, потому что Кристофер не его сын. И осознание этого могло бы стать последней каплей. Она возобновила свою прежнюю внутреннюю нотацию: она сама во всем виновата, она все это заслужила.

И тем не менее она позвала в темноту громким, настойчивым шепотом:

– Ивретт?

Ей хотелось рассказать мужу о том, что произошло тем вечером, обо всем, что она видела в доме Зелл. Она подумала о перепуганных маленьких девочках на кухне Зелл, о мигающих огнях полицейских машин, бросавших красно-синие отблески на соседние дома, о слетевшихся к дому репортерах. Она ускользнула потихоньку, пока все отвлеклись. Обнаружение Ханны наделало шуму, но ей надо было разобраться с собственной еще не оконченной драмой.

Ивретт не ответил, поэтому она быстро направилась в комнату Кристофера, даже не потрудившись включить свет. По этому дому она могла бы пройти во сне, нащупать в темноте дорогу, не натыкаясь на мебель или стены. Комок в ее горле только увеличился, когда она подумала о том, что все это оставит. Сама она дом не потянет. Всю жизнь она хотела одного – однажды поселиться в этом поселке с собственной семьей. Ее мечты были относительно малы, но все еще слишком велики и недостижимы.

Дверь Кристофера была открыта, от ночника, который они держали зажженным для сына, крошечная толика света проливалась в коридор. Она остановилась в дверях, когда увидела, что Ивретт уже стоит у детской кроватки – Гулливер смотрит на лилипута. Она застыла неподвижно, наблюдая эту сцену и ожидая, пока комок в горле рассосется. Через несколько мгновений она поняла, что задерживает дыхание, и выдохнула. Когда она это сделала, Ивретт обернулся и увидел ее. В темноте она едва могла разглядеть его лицо, но инстинктивно поняла, что он плакал. Так же инстинктивно она двинулась к нему, желая обнять его, вытереть слезы, все для него исправить – это всегда было ее желанием. Но, конечно, этот инстинкт привел к тому, что произошло сегодня. Прижав руки к бокам, она заставила себя не тянуться к мужу.

– Я думала, ты ушел, – прошептала она.

Он покачал головой, и на несколько секунд воцарилась тишина.

– Я думал об этом, – наконец сказал он. – Я даже пришел сюда… попрощаться, сказать ему, что мне очень жаль.

Он замолчал, и она боролась с желанием сказать ему, чтобы он продолжал. С языка у нее готовы были сорваться слова: «Тебе не за что извиняться». Но она сдержала их, прикусив нижнюю губу, чтобы не заговорить.

– Но я не смогу этого сказать. Я не смог с ним попрощаться. – Ивретт снова повернулся к Брайт, и она услышала слезы в его голосе. – Он такой красивый.

Она кивнула, и ее собственные глаза наполнились слезами.

– Да, – ответила она.

Кристофер лежал, закинув руки за голову, подбородком к изголовью кровати, маленький слоненок расположился у него под мышкой, лунный свет высвечивал черты лица, которые она тысячу раз рассматривала в поисках доказательства или отрицания его происхождения. Иногда она с абсолютной ясностью видела в нем Трента. В другие дни она видела Ивретта, потому что ей этого хотелось. Когда он родился, мать Ивретта вошла в больничную палату, прижала руки к груди и воскликнула: «Он так похож на своего папу!» Брайт по глупости надеялась, что это означает, что ей нечего бояться. Но она никогда не перестанет бояться.

Ивретт жестом позвал ее за собой в коридор, и, бросив последний взгляд на Кристофера, она вышла следом. Ее поступок был глупым, а существование сына – полной противоположностью сожалениям. Она проведет остаток своей жизни, пытаясь выбраться из ловушки этого парадокса. Она неплотно прикрыла дверь Кристофера, оставив щель между дверью и косяком, – так она сама спала в детстве.

Брайт последовала за Ивреттом через коридор в их спальню, снова помедлив на пороге. Он рухнул в мягкое кресло, которое она когда-то давным-давно поставила в угол комнаты, когда ее мама избавлялась от старых вещей. Кресло превратилось в хранилище брошенной на спинку одежды – его и ее, – которую ни один из них не пытался разобрать, пока не требовалось что-то конкретное. Она была почти уверена, что ее пальто и его толстая фланелевая рубашка все еще висят там с зимы, ждут, когда их обнаружат.