Барретт встал. Макс тоже встал. Он проводил инспектора до двери.

– Вот если бы вы женились на мисс Селвин Джонс и она, будучи очень богатой женщиной, вдруг покончила бы с собой, мы бы задали вам еще много вопросов, – сказал Барретт, останавливаясь возле двери. – А в данной ситуации у вас не было никаких корыстных мотивов. Смерть мисс Селвин Джонс – банальное самоубийство. Газетчики будут разочарованы. Им всегда подавай сенсационную историю со всякими гнусностями и загадочной чепухой, которой полны романы. Но порой смерть весьма проста и печальна. Такая, какая есть. Примите мои соболезнования, мистер фон Брандт. Всего вам доброго.

– Благодарю вас, инспектор. И вам всего доброго.

Макс уже собирался закрыть дверь, когда Барретт вдруг обернулся:

– Вы позволите дать сам совет?

– Конечно.

– Не корите себя так жестоко. Если бы разбитое сердце считалось преступлением, лондонские тюрьмы были бы переполнены.

Макс печально улыбнулся. Инспектор Барретт откланялся и ушел. Макс закрыл дверь, налил себе бокал вина и тяжело опустился на стул. Сгущались сумерки, но зажигать свет он не стал. Он сидел и смотрел на догорающий камин. По его щеке скатилась слеза, затем вторая.

Он вовсе не разыгрывал спектакль перед инспектором уголовной полиции. Его печаль была настоящей, как и чувства к Мод. Он наслаждался ее обществом. Ему нравилось ее чувство юмора. А как бесподобна она была в постели. Макс скорбел по ней. Она не заслуживала такого конца. Макса снедало раскаяние.

Но у него не было выбора. Ее присутствие он почувствовал сразу, как только открыл дверь. Нос уловил аромат ее духов. Макс молил Бога, чтобы она просто пришла, стосковавшись по нему, и теперь ждет его в постели. Однако его сердце сжалось от печали и гнева, когда, бесшумно подойдя к двери спальни, он увидел на столе фотографии и документы. Потом он увидел, как Мод запихивает их в сумку. Макс сразу понял: отсюда она поспешит прямиком в полицию. Или к знакомым политикам вроде Джо Бристоу, а то и к самому Асквиту. И его тщательно построенный карточный домик рухнет.

Макс знал, как ему поступить, и действовал без колебаний. На этот случай у него имелся небольшой запас сильнодействующих средств. Он подмешал наркотик в вино, потом отвез одурманенную Мод к ней домой, где сделал несколько уколов, вогнав ей в вены содержимое двух пузырьков морфия. Макс не думал, что все это будет сопровождаться такой мучительной душевной болью.

Он сидел не шевелясь, глядя на угли в камине. Возле двери номера что-то тихо прошелестело. Макс поднял голову и посмотрел на дверь. Под нее подсунули конверт.

– Дальнейшие приказы, – сказал он себе, гадая, будут они на немецком или на английском.

Как всегда, на конверте не окажется ни обратного адреса, ни марки.

На мгновение Макса охватила безудержная ярость. Трясясь от гнева, он встал, схватил со стола вазу и швырнул об стенку. Ваза разлетелась на мелкие кусочки. Осколки дождем брызнули во все стороны.

Для тех, кто отдавал ему приказы, Мод ничего не значила. Она была расходным материалом. Бауэр и Хоффман – тоже. Он и сам был расходным материалом. Макс это знал. Для них никто не имел ценности.

– Подумаешь, одна жизнь, – говорили эти люди. – Что она значит по сравнению с миллионами жизней?

Однако для него эта жизнь значила, притом много. Он почти полюбил эту женщину. Макс подавил вспышку гнева. Да, он сблизился с Мод, позволил себе испытывать к ней чувства. Какая дурацкая ошибка! И повторять эту ошибку ни в коем случае нельзя. Если бы он держал Мод на расстоянии, она бы не пришла к нему в номер и не нашла то, что совсем не предназначалось для ее глаз.

Носком ботинка Макс сдвинул крупные осколки в кучку, затем позвонил администратору и попросил прислать горничную для уборки оставшихся. Потом подошел к двери, поднял конверт, вскрыл и стал читать послание. Пора вновь браться за работу.

Мод мертва. На сердце было тяжело от горя. Макс знал: это не главное. Главное – она не успела сообщить о своей находке. Ни один из его агентов не был разоблачен.

«Любовь – опасная штука, – мысленно сказал себе Макс. – Слишком опасная. Однажды ты уже проходил этот урок, но предпочел его забыть».

Макс подошел к камину, бросил в огонь письмо и конверт, пообещав больше не забывать уроков.

Шейми посмотрел в окно спальни отеля. Солнце переместилось на западную часть неба. Он прикинул время: часов пять вечера. Косой неяркий свет заливал их постель и фигуру обнаженной Уиллы, дремавшей рядом. Шейми хорошо знал этот свет: печальный, серый свет супружеской неверности. Женатым людям, по крайней мере счастливым, он был неведом. Они занимались любовью в темноте или при ярком утреннем свете.

Шейми притянул Уиллу к себе и поцеловал в макушку. Она что-то сонно пробормотала.

– Любовь моя, мне скоро нужно уходить, – сказал он.

– Уже? – спросила проснувшаяся Уилла.

Он кивнул. Этим вечером Королевское географическое общество устраивало обед для благотворителей, где ожидалось его присутствие вместе с Дженни. Ей Шейми сказал, что ему весь день придется общаться с теми, кто, возможно, готов сделать пожертвование, а потому с ней он встретится уже в стенах КГО. Шейми хотелось появиться там раньше Дженни, чтобы не дать ей ни малейшего повода заподозрить его во вранье. Они с Уиллой постоянно тревожились, что Дженни узнает. Или Альби.

– Пока я не ушел, покажи мне свои фотографии, – попросил он Уиллу.

– Ах да. Фотографии. Забыла о них. С тобой я забываю обо всем.

То же происходило и с Шейми. Он поражался собственной забывчивости, которая распространялась и на крайне серьезные вещи, забывать о которых он был не вправе. Например, о том, что он женат, что жена любит его и носит их ребенка.

Долго это не продлится, думал Шейми, глядя, как Уилла встает и надевает блузку. Он знал: когда-нибудь их встречи закончатся. Они оба знали. Но пока Шейми гнал от себя мысли о неизбежной разлуке.

Порывшись в объемистой сумке, Уилла вытащила пачку фотографий. На всех был запечатлен Эверест. Поскольку Шейми не был на ее лекции в КГО, этих снимков он не видел. Но ему очень хотелось их увидеть. Хотелось оценить ее мастерство фотографа, увидеть Эверест и Ронгбук, в котором она жила. Шейми попросил ее захватить снимки.

– Все это войдет в мою книгу, – сказала Уилла, выкладывая снимки ему на колени. – Пояснительный текст готов. КГО уже назначило редактора. Месяца через три можно будет отдавать в печать.

– Замечательно, Уилла! Поздравляю! Уверен: твой альбом ждет сногсшибательный успех… Так. Посмотрим.

Шейми потянулся за первым снимком и тут же замолчал, завороженный мастерски сделанной фотографией и невыразимым величием Эвереста.

– Северный склон, – пояснила Уилла. – Снимала с вершины ледника. Я провела там две недели. Все охотилась за удачным моментом. И как назло, вершина постоянно была скрыта облаками. А утром последнего дня делаю себе чай и вижу: облака вдруг рассеялись. Чувствую, что ненадолго. Еще полминуты – и облака наползут снова. Слава Богу, аппарат стоял наготове. Я успела вставить пластинку и щелкнуть. И буквально через секунду вершину опять заволокло.