— Ах, Элла, — сказала она. — Ты хоть представляешь, как я рада видеть тебя?

Я только кивнула, говорить по-прежнему не могла.

Зато Роза разговорилась, затрещала, как белка:

— Я говорила маме, что ты выживешь. Говорила, что если кто и сумеет выбраться из Биркенау целым и невредимым, так это Элла. Но ты выглядишь такой бледной… с тобой все в порядке? Может, тебе присесть? Мне точно нужно, у меня ноги просто подгибаются. Давай сюда, на траву… или нет, так ты свое платье испачкаешь. Потрясающее платье. Фасон сама придумала? А знаешь, я так и подумала, что это ты, когда увидела тебя на дорожке в парке. Подумала, но не поверила, и только потом, когда ты вытащила ленту…

А лента тем временем развевалась на ветру над нами, красно-розовое пятно среди белых яблоневых цветков.

Облегчение, удивление, радость. Все эти чувства переполняли меня, от них из глаз полились слезы, падая темными пятнами на мое розовое платье.

— Ты в порядке, Элла? Говори же со мной! Скажи хоть что-нибудь!

Я глубоко вдохнула, коротко рассмеялась и с поклоном спросила:

— Могу… могу я пригласить вас на танец?

Сначала Роза не поняла, потом тоже вспомнила наш первый день в примерочной, когда мы натирали там полы, надев варежки на свои босые ноги, сбросив с них свою обувь. Правда, теперь вместо тех разномастных лагерных башмаков на Розе были элегантные кожаные туфельки на ремешках. Маленькая, быть может, деталь, но она наполнила мое сердце радостью.

— Ну, — с улыбкой ответила Роза, — если вы настаиваете, то… с удовольствием.

Мы танцевали с ней вдвоем на весенней траве, и это был самый восхитительный вальс в моей жизни. А потом мы начали смеяться, и я досмеялась до того, что начала икать, и это заставило нас обеих хохотать еще сильнее.

— А теперь пойдем, я познакомлю тебя с мамой, — неожиданно сказала Роза, обрывая танец.

— Твоя… мама… жива? — сумела я спросить между приступами икоты.

— Глубоко вдохни и задержи дыхание, — сказала в ответ Роза. — Это второй по надежности способ избавиться от икоты. Нет-нет, ничего не говори, молчи. Продолжай задерживать дыхание. Почему это второй способ? Потому что еще надежнее — это проглотить живую лягушку…

— Ну, уж нет! — шумно выдохнула я воздух из своих легких и рассмеялась. — Это ты придумала.

— Прошла икота? Хорошо. Этому трюку меня мама научила. Ты спрашивала… Да, она жива и очень хочет с тобой познакомиться. Я столько рассказывала ей про тебя, и о том, что мы договаривались сегодня встретиться с тобой, и о том, что я верю, что тебе удалось возвратиться домой, а она сказала, чтобы я не слишком-то надеялась на нашу встречу, и вот… ты здесь!

— Да, я здесь!

— Ты умеешь выживать, Элла, я никогда в этом не сомневалась, — снова обняла меня Роза. — Ну а моя мама тоже крепкий орешек. Погоди, она тебе еще расскажет о том, как ее посадили в тюрьму для политзаключенных. Ты не поверишь, но там все правда, до последнего слова! А когда маму выпустили из тюрьмы, она нашла меня в госпитале для беженцев… впрочем, это не важно.

И она наклонила голову так, будто меня совершенно не мог заинтересовать ее рассказ.

— А я думала, что ты умерла, — сказала я. — Что всех из госпиталя забрали и… ну, ты сама знаешь.

— Ты думала… — прикрыла свой рот ладошкой Роза. — Думала, что я умерла? Нет, Элла, нет! Ты прости, прости меня, пожалуйста, за то, что я не попрощалась с тобой, не сказала, что меня увозят. Они очистили госпиталь и увезли нас всех на запад. Не спрашивай меня, зачем, я не знаю. Какой-то дикий план держать нас как можно дальше от освободителей выполняли, наверное. Не знаю и знать не хочу. Все произошло так быстро, что у меня просто не было времени тебе послать весточку. Я только ленточку оставила, чтобы у тебя осталась надежда.

Я сжала ее руку, а по моему лицу потекли слезы. Мне хотелось рассказать Розе, как я оплакивала ее смерть каждый день после того, как опустел госпиталь, с того момента, как я нашла в нем ту самую ленту. Да, я собиралась рассказать ей об этом, но не могла заставить себя сделать это.

— Роза? — спросила та женщина из пустующего бутика, прикрывая глаза от слепящего солнца рукой в желтой перчатке.

Мы с Розой рассмеялись и в один голос крикнули:

— Полы совсем не так натирают!

— Мама, — добавила Роза. — Это Элла! Настоящая, живая! Элла, а это моя мама…

Мама Розы скинула с ладоней рукавицы и развязала свой фартук.

— Элла, добро пожаловать! — сказала она. — Мы очень, очень ждали тебя. Может быть, моя дочь перестанет наконец то и дело напоминать о том, что сегодня ты непременно появишься.

Меня вдруг осенило, что Роза, возможно, вовсе не сочиняла, когда говорила о том, что она графиня. А если так, то ее мать была самой настоящей аристократкой. После этого мне стоило большого труда сдержать себя и не присесть перед ней, сделав реверанс.

— По-моему, это событие необходимо отпраздновать! — весело сказала мама Розы. — Роза, поухаживай за Эллой. Найди для нее стул раньше, чем она свалится с ног от усталости. Вы есть хотите? Впрочем, что это я — конечно, хотите. Мы все хотим есть, наголодались в войну. Короче говоря, я отправляюсь в кондитерскую лавку. Сладкие булочки с глазурью для всех и… шампанского для бедняков — гулять, так гулять! Шампанское для бедняков — так называют лимонад, — доверительным тоном сообщила она нам, потом поцеловала Розу, поцеловала меня, послала воздушный поцелуй всему свету и, пританцовывая, отправилась в кондитерскую.

Мне сразу захотелось, чтобы у меня тоже была мама. Может, Роза со мной поделится?

Позднее, когда сладкие булочки были съедены, а лимонад выпит, наступило время вопросов и рассказов. Оказалось, что столько всего произошло! Я услышала о том, как Роза приняла лекарства, которые я для нее достала, и как они помогли ей выжить в долгом путешествии из Биркенау.

— Ты можешь мной гордиться, я поделилась с другими не больше, чем половиной витаминов, — похвасталась она.

Итак, Розу вместе со всем госпиталем увезли в вагонах из-под угля в другой концентрационный лагерь… потом в другой… в третий, и каждый новый лагерь оказывался еще более переполненным, и порядка в нем было еще меньше, а хаоса больше, чем в предыдущем. Наконец, последний лагерь, в котором оказалась Роза, освободили.

— Они пришли туда на танках, с флагами и все такое, — сказала Роза. — Я потянулась, чтобы в знак благодарности поцеловать ближайшего ко мне солдата. Он невольно сморщил нос — неудивительно, ведь я таким толстым слоем грязи к тому времени заросла, несколько сантиметров, не меньше! — но поцеловать себя все же дал, бедняжка. А можешь ты себе представить, каким блаженством было надеть на себя настоящую одежду? Ну конечно, можешь! Между прочим, я до сих пор не могу заново к лифчику привыкнуть, бретельки все время с плеча сваливаются. Ну, ладно, что мы все обо мне да обо мне? О себе расскажи!