Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты не бойся ни-че-го. Всё обойдётся, я знаю, — она долго смотрит мне в глаза своим магнетическим взглядом с огромными зрачками. — Ты слышишь, Асгейр?
По-моему она одна называет меня Асгейром, до того все привыкли всю жизнь звать меня Берси, а я этого прозвища никогда особенно не любил. Будто знает…
Я никогда ещё не видела таким Асгейра. Таким испуганным, страдающим, настоящим. Многое открылось этим его волнением, искренним беспокойством.
Все эти его глупости, всё это маска, за которой он прячет ранимую душу. Так старательно прячет, что, похоже, сам стал верить в то, что он дурной человек…
И Агнету такой не видела ещё никогда. Напуганной, растрёпанной и красной от боли и напряжения, которые вхолостую изводило её. Ганна быстро по-деловому всё объяснила мне всё, ребёнок встал косо почему-то и…
— Давно ты поняла? — спросила я, хмурясь, и одновременно приказала Хубаве, главной нашей травнице, готовить маковых капель. — Что сама не повернула ребёнка?
— Повернуть… Она первородка, не решилась я… у тебя и руки в два раза меньше и можешь ты лучше.
— Лучше… А если бы опоздали… Что раньше не позвала?
Но я оставила Ганну, подошла к Агнете, которую Хубава опоила уже своими каплями. Я обняла свою милую подругу, она заплакала, всхлипывая, цепляясь за меня:
— Так больно, так больно, Сигню! — плачет она. — я не хочу умирать… Хотя Берси меня не любит. Совсем не любит.
— Неправда, — говорю я ей в самое ухо, глажу взмокшие от пота, горячие волосы. Я говорю убеждённо, потому, что я уже знаю правду. Я эту правду прочла на лице Берси только что. — Он тебя любит. И сына вашего. И женился на тебе по любви, хоть и думал иначе. Глупый ещё, молодой. Ты потерпи, он ещё самым лучшим мужем себя покажет. И отцом. Мне верь, я знаю.
Агнета улыбается, а взгляд начинает уплывать, подействовали капли Хубавины. Теперь, пока она в забытьи, я должна суметь повернуть ребёнка внутри её тела так, чтобы он родился ножками вперёд, коли не получается как положено…
Повернуть дитя внутри тела матери это ещё не всё, хотя и это такое сложное и опасное дело — одно неверное, поспешное или грубое движение и погибнут оба, но и это ещё не всё. Дальше надо всё сделать так, чтобы ребёнок вышел небыстро, не разрывая тела матери и своего мозга стремительностью.
Но самое сложное — это не думать о том, что это Агнета, моя милая Агнета и не обмирать от страха из-за этого.
— Ты откуда знаешь, что у Агнеты сын? — спросила Хубава, глядя на меня.
Я пожала плечами:
— Знаю и всё.
Они переглянулись с Ганной:
— Может, и кто отец знаешь?
Я засмеялась:
— Нет… Но я думаю, он отец — Берси.
Я смотрела на Сигню, Ганна тоже, наши взгляды скрестились снова. Что-то необычное, чего раньше не было, появляется в нашей Лебедице. Ганна рассказывала мне о том, что она при Норборне делала. Человек такого не может. Небывалое что-то стало появляться в девочке, которую оставила нам Лада, сила, какой не обладал никто из нас. Может родители, уходя, оставили с ней рядом свои души…
Почему же так долго… Я вышел из дома на крыльцо. Было очень холодно. Так, что не укрытая снегом земля застыла и блестела кристалликами льда при свете огромной луны. Я сел на крыльце, упирая локти в колени.
Я запретил себе думать, что Агнета умрёт, потому что от этой мысли у меня останавливалось сердце. Да и как я с дитём без матери? Я сам рос сиротой с семи лет и знал как это несладко, особенно, когда отец женился во второй раз.
Как же долго… скоро утро уже… Наш в Агнетой дом был подарен нам на свадьбу йофурами, располагался далеко от терема в хорошем месте на краю города, вокруг у нас были берёзы, а летом трава, шиповник цвёл. Сейчас всё застыло, зима придвинулась. И я застыл будто в омертвении. Как долго…
Я вернулся в дом и сразу почувствовал: произошло что-то, что-то изменилось. Это сразу чувствуешь, когда кто-то умер… Или родился. Будто изменение в соотношении живых и мёртвых… Мысль о смерти так испугала меня, что я бросился в ту горницу, где рожала Агнета, не думая уже, я рванул за железное кольцо, служившее ручкой…
— Что ты, бешеный! Куда несёт тебя?! Что глаза-то вылупил? Нельзя! Нельзя сюда! Вот мужики… — напустилась на меня Ганна с выбившимися из-под плата волосами, вся красная и потная, будто в бане. — Сын у тебя! А сейчас выдь! Выдь, бесстыжий! — она вытолкала меня.
Но я всё успел увидеть… и Агнету на ложе, среди кровавых тряпок, Хубаву торопливо прикрывающую её круглые белые коленки, тоже всю красную и лоснящуюся от пота. Агнетино красное и потное лицо, прилипшие прядки к щекам, глаза закрыты, но она жива, в забытьи, должно быть.
В комнате было невыносимо душно: натоплено, надышано, над небольшой лоханью поднимается пар. Девки в серых, промокших на спинах платьях возле Хубавы.
И Сигню, обернувшуюся на открытую дверь, держащую на руках моего сына. Ещё не завёрнутого в простынки, но обмытого, мокрого, яростно кричащего, сжимающего сморщенные кулачки. Сигню, краснощёкая, как и все, прядки волос завились от пота у лица, на шее.
Она улыбнулась, когда увидела меня. Подняла немного мальчика, показывая мне: красного, малюсенького с завязкой на пупке через животик. Внутри помещения густой воздух пахнет кровью, травами, паром и женщинами…
Я засмеялся и заплакал одновременно, выходя в сени…Ни одной мысли не было в голове. Только в груди, где сердце, что-то огромное, горячее, живое. Будто радость стала чем-то осязаемым, большим, тёплым. И счастье… Какое же счастье! Так странно…
Ещё до возвращения Сигню, я знал, что Агнета родила сына, Берси прислал гонца конунгу. Я не спал всю ночь. Почему именно в эту ночь мы оказались разъединены с Сигню? Именно в эту ночь, когда я особенно нуждался в ней? После этого проклятого разговора с Гуннаром?
Жена Берси родила сына…
Почему Сигню не рожает? Почему она даже не тяжела? Неужели я или она, или мы вместе так нагрешили, что Боги карают нас…
А что если моя мать права насчёт Сигню, что если она просто хитрая гро и
