мастерами-стеклодувами колбу.

Мы с Хубавой, с Ганной учили новых лекарей к новому походу, да и для самого Самманланда, для новых фортов необходимы были лекари. Я предвидела это и раньше, но после норборнского похода стало ясно, что невозможно справиться со всем одной и даже вместе с Ганной.

Поэтому десятки молодых мужчин и женщин из тех, что проявили такое желание, учились теперь лекарскому мастерству. Ясно, что ко времени похода они не будут готовы в достаточной степени, но врачевать несложные раны и распознавать заразные болезни, чтобы не допустить эпидемий в войске, мы их научим.

Каждое утро в тереме начиналось с Совета, но котором присутствовали алаи, Хубава, Ганна, Гагар, Легостай, Боян, Эрик Фроде, иногда Дионисий и Маркус. Мы готовились в новый поход, и скоро уже стало ясно, что три оставшихся йорда воевать придётся разом, а не по одному, как было с Норборном. Ещё позднее, уже к концу осени наши разведчики доложили, что три йорда точно объединились против нас. Это обрадовало Сигурда. И я сразу поняла почему.

— Да, милая, ты всё правильно поняла, вместо трёх битв, нам придётся выиграть только одну, а это всегда легче!

Я рассмеялась:

— Ты в азарт вошёл.

— Так и есть! — улыбнулся Сигурд, сверкая белыми зубами.

От его улыбки у меня всегда сладко ёкает в животе. И вообще от любого взгляда на него, от встреченного его взгляда, волна желания поднимается во мне. И я ничего не могу поделать с этим. Да и хочу ли?

Это было утро, тёмное осеннее утро, когда мы вставали задолго до рассвета. Сигурд уже умылся, а я с удовольствием смотрела на его, прекраснейшее на всём свете тело, на то, как играют мышцы под гладкой кожей.

Я люблю, когда она смотрит на меня. Куда чаще я смотрю на неё, причём, в те мгновения, когда она этого даже не замечает. Нередко я нарочно поджидаю её на галерее терема, когда знаю, что она идёт в лекарню, в Библиотеку или к Эрику Фроде. Прервав свои занятия, я выхожу на галерею. Или смотрю из окна маленькой горницы, что рядом с парадным трапезным залом, в котором мы теперь собираемся все трижды в день, кроме дней, когда у нас учения на несколько дней с выходом «в поле». Или когда она уезжает по своим лекарским делам в разные концы Самманланда.

Сигню единственная, сразу поняла преимущества, открытых разведкой подготовок трёх йордов к войне с нами. Единственная. Ни Гуннар и Гагар, которые пришли в замешательство от открывшейся перспективы битвы сразу с тремя конунгами, ни Фроде, вообще, по-моему, напуганный этим. Остальные алаи ещё не знали.

За эти месяцы я пару раз ездил в Брандстан, навестить родителей. В один из таких приездов мать сказала, как ей не нравится «чрезмерная свобода твоей дроттнинг».

— …в любой момент она срывается с места и скачет во все концы йорда, с кем-нибудь из алаев, всегда с этим Бояном…

— Мама, Боян безобидный человек в этом смысле, — усмехнулся я.

Рангхильда посмотрела на меня со снисходительной усмешкой:

— Если у человека есть член, он не может быть безобиден для женщин, — значительно сказала она. — И если он не портит девчонок, восхищённых его песнями, это не значит, что он не имеет видов на твою жену.

Я покачал головой, конечно, они очень близки с Бояном, но они близки с детства, он как старший брат для неё.

— Пусть так, — соглашается Рангхильда, но прищуривает остывающие в этот момент глаза, и я понимаю, что разговор о Бояне это лишь предисловие, лишь разведка боем, узнать, ревную я Сигню вообще или нет.

И верно, следующая стрела из её лука была уже вполне настоящей и ударила пребольно:

— А то, что твой воевода во сне грезит о твоей жене, не беспокоит тебя? И ещё: то, что она не понесла до сих пор тебе не подозрительно? — она сверлит меня железным взглядом. — Не готовится ли она избавиться от тебя, чтобы взять себе нового конунга? Ваш новый поход — лучший способ.

Я ничего не стал отвечать на такие слова. Я уверен в отношении Сигню ко мне, вот хотя бы этот взгляд её сейчас, этим тёмным утром, когда она смотрит, как я умываюсь. Я знаю, что смотрит, её взгляд щекочет мне кожу…

И я не стал одеваться после умывания. Я вернулся в постель, я целую её улыбающиеся губы, я хочу снова и снова целовать её…

Но с Гуннаром я всё же решил поговорить. Мне самому не нравились эти его постоянные взгляды на Сигню. Ещё с весны. А потом она спасла ему жизнь после ранения при Норборне. Хорошо, что спасла, не знаю, каково это было бы потерять ближайшего друга, но почему он всё время жжёт её взглядами?! И уж если вездесущие глаза и уши доложили Рангхильде, что Гуннар ночами грезит о Сигню, скорее всего это правда.

Я пришёл к Гуннару в его горницу после ужина, когда все разошлись на отдых и сон.

— К девкам не ходишь? — спросил я.

— Бывает. Ты о расценках узнать хочешь? Как конунг или как мужик? — усмехнулся Гуннар.

Я сел на обтянутый жёсткой кабаньей шкурой стул:

— Да нет. Куда больше меня интересует другое, и как мужика и как конунга, — сказал я, и добавил, вглядываясь в его лицо. — Ты влюбился в мою жену, Гуннар?

Я зорко следил за его лицом после того как спросил, я увижу ложь сразу, тем более, что Гуннар никогда не умел врать. Он вздрогнул и сел на ложе, покраснев так, что рубец, украшающий теперь его бритую голову и лоб, побагровел. Этому я не удивился. Я ждал, что он СКАЖЕТ.

— Нет, Сигурд, — громадные тяжёлые руки безвольно как-то сложились на коленях у него. — Я не влюблён. Я люблю твою жену. До полного умопомрачения.

До умопомрачения… Вот вам и ближайший друг… Мой воевода.

— Ты спятил?! — разозлился я, не сумев сдержаться.

В самом деле, как он посмел! И как посмел признаваться в этом?! «До умопомрачения»! Я сразу забыл, что сам пришёл с этим вопросом к нему. Гнев овладел мной, но я, скрестив руки на груди, сдерживал себя, чтобы не броситься на него и успокоить колотящееся сердце.

Мысленным взглядом я вижу мою Сигню с улыбкой на нежных полных губах… и он, что же, желает целовать эти губы?! Вдыхать аромат её кожи по сравнению с которым самый прекрасный шиповник покажется пахнущим сорной травой… Касаться своими руками её тела, гибкого и тёплого, упругого и