У меня потемнело в глазах. Я почти задыхаюсь.

— Как ты посмел?! — едва слышным ревущим шёпотом спросил Сигурд.

Его губы побелели от злости, он наклонился, то ли едва удерживается, чтобы не броситься на меня, то ли удерживает своё сердце от разрыва… Вена надулась на виске. Я впервые вижу его таким злым и с таким усилием сдерживающим себя. Но я не боюсь.

— Ты спросил, я ответил, — сказал Гуннар.

— Нет, ты не ответил, — Сигурд поднял на меня горящий взгляд.

— Сигурд…

— Как ты мог, мой друг, мой воевода… Ты, мог захотеть мою жену!?

— Я не сделал ничего…

— Не сделал… Если бы ты сделал, я удавил бы тебя, даже, если бы ты только приблизился к тому, чтобы сделать.

Я молчу. Я уже сделал слишком много и к счастью ты ничего не знаешь об этом… Но чего ты хочешь от меня, Сигурд, кто властен над своим сердцем?

— Мне всё равно, что ты сделаешь с твоим сердцем, можешь вырвать его и скормить собакам, но не смей в нём взращивать страсть к Сигню.

— Сигню, Свана Сигню обожает всё твоё войско.

Сигурд кривится, качая головой, будто говоря: не сравнивай.

— Ты грезишь о Сигню ночами. Никому из моего войска не придёт в голову всерьёз мечтать о ней.

И это он не знает, что я касался её, что я целовал её кожу, почти целовал её рот… Уже убил бы. Только я не боюсь. И мечтать о ней я не перестану…

— Чего ты хочешь, Сигурд? Убить меня? Убей сейчас.

— Я хочу знать с каким воеводой иду в новый бой. И прикроет ли мой друг мою спину, если в неё полетит копьё. Или направит в неё своё, — сказал Сигурд, прожигая меня взглядом.

— С этим воеводой ты одну победу уже одержал.

Сигурд смотрел на меня долго и молча. Встал, опуская руки, побелевшие от того как он их стискивал.

— Не смей больше. Не позорь меня, не позорь своей дроттнинг. Ты всегда был честным, вспомни о чести.

— Я ничем не позорю ни твоей, ни своей чести, тем более чести Сигню…

— Не позоришь?! — взорвался Сигурд. — Люди болтают о тебе!

Я замолчал. Хотел бы я поклясться своему другу и моему конунгу в том, что не стану больше думать о его жене. Но как это сделать, если я вижу её трижды в день?

Но даже, если бы я вдруг оказался на другом конце земли, то тогда не забыл бы ни её спины в моих руках, ни её кожи под моими губами, ни её дыхания на моём лице, ни того, как она опустила ресницы, как стиснула платье на груди, прикрываясь, от меня…

Я и после смерти не пойду в Валхаллу, останусь при ней, охранять от врагов и злых духов… Ничего с этим не сделаю ни я, ни ты, Сигурд… Даже сама Сигню ничего не сможет с этим сделать.

Я не заметил, как Сигурд вышел от меня. Вообще не знаю, что происходило в мире вокруг меня, я чувствовал только мою душу, измученное моё сердце, распятое между страстью и честью. И я ничего не могу с этим сделать. И не хочу, эта боль живит мою душу, как ничто до сих пор…

Я иду к нашим с Сигню покоям. Я понимаю, что всё бесполезно, как бы я ни стращал, ни позорил Гуннара, он не властен над тем, что случилось с ним. Я вздохнул. Только бы Сигню не узнала.

Но разве она может не знать? А если знает, то…

Как я спешил в наши с Сигню покои! Как мне хотелось немедля прижаться губами к её губам, ночь — наше время, никто не помешает мне успокоить взбаламученную ревностью душу.

Как заныло моё сердце, да всё моё жаждущее её тело, когда я застал её за сборами! Обеспокоенная и немного бледная от волнения она быстро-быстро одевалась, говоря на ходу, что у Агнеты начались роды, и что-то не так там, поэтому зовут её.

И закон мой о том, чтобы не беспокоили нас, не нарушили, ведь меня не было, с досадой подумал я. Но устыдился этих мыслей сразу же, ведь не по пустяку же зовут мою дроттнинг…

Я был плохим мужем моей Агнете. Только первые месяцы после возвращения с норборнской битвы, мы жили хорошо, мирно и даже любя друг друга. Я — потому, что вернувшись к жизни после ранения, был слаб первое время и потому особенно чувствителен, а Агнета, узнавшая, что едва не потеряла своего Берси обожала меня и берегла.

Но всё кончилось, едва я окреп, я заскучал от благополучия и покоя, и меня потянуло на приключения. Агнета всё почувствовала сразу же. От обиды и ревности она стала капризной и придирчивой, к тому же подурнела к концу беременности, и я делал всё, чтобы как можно реже оставаться с ней вдвоём. Что будет дальше, я не раздумывал, ровно до сегодняшнего дня. Когда мне сообщили, что к нам в дом вызвали Ганну, я всё понял и поспешил вернуться.

Поначалу ничто не предвещало ничего плохого. Я, в соседней со спальней горницей спокойно ожидаю новостей. И подумываю, не рано ли я притащился домой.

Но тут я услышал, как стала кричать Агнета. И сердце моё дрогнуло и ожило, заработало.

Я вошёл к Агнете, не обращая внимания на протесты челядных девок. Я увидел её, её испуганное лицо и бросился к ней, чувствуя как дорога, как близка она мне, милая моя Вита Фор. И то, что она сейчас потянулась ко мне, протягивая руки, прижимаясь, будто я был единственной её надеждой на избавление от боли, от страха, который овладел ею особенно подействовало на меня. Жалость, нежность и привязанность к ней, к милой моей жене сразу заговорили во мне в полный голос.

Я узнал, что послали за Хубавой и Сигню. И впервые меня не взволновало упоминание имени дроттнинг. Сейчас я был объят совсем иным волнением. Впервые в жизни. Я подумать не мог, что буду так переживать в этот день. Я начал злиться, что помощь не идёт так долго.

С раздражением, а потом почти с ненавистью вспомнил о законе про «пожар или войну». Пока они там будут с Сигурдом развлекаться, моя Вита Фор будет страдать от боли?! Или конунги выше людей? Я сейчас не завидовал как привычно, я только злился от несправедливости.

Но злился напрасно, я увидел, когда