– Да забудь ты об этих людях с их дурацкой политикой, – сказала я. – Иди ко мне!

Я пыталась успокоить его, но он не мог перестать думать о том, как помочь стране.

На Рождество мы с Эркюлем отправились на пышное торжество в Париже. Мы случайно встретились с мадам де Грамон, которая к тому времени уже разменяла шестой десяток. С годами ее ненависть ко мне не ослабела. Она прошла мимо, не поздоровавшись. Я рассмеялась и сказала Эркюлю:

– Если бы эта женщина могла убить меня, она бы сделала это не раздумывая!

И вдруг из толпы появился таинственный незнакомец, который преследовал меня много лет. Казалось, он совсем не постарел. Охваченная ужасом, я словно окаменела. Мне хотелось позвать Эркюля, но я не могла вымолвить ни слова.

– Нет, мадам, – сказал он тихим голосом. – Мадам де Грамон вас не убьет. Вас с ней постигнет одна и та же участь от руки палача. Когда мы с вами встретимся в следующий раз, вы будете прощаться с радостями этого мира.

Мужчина исчез в толпе, и я начала приходить в себя. Мне было очень страшно. Я спросила Эркюля, видел ли он этого человека, слышал ли он его, но он не понял, о чем я говорю. Я рассказала ему, что произошло.

– Этот человек никогда не ошибается! – воскликнула я.

Эркюль поцеловал меня и сказал, что я выпила слишком много вина.

– Никто тебя не казнит, – заверил меня он. – Обещаю, я буду защищать тебя.

Воспоминания о зловещей встрече терзали меня еще несколько дней, а потом я забыла об этом. Самое странное, что эти встречи, хоть и наводили на меня ужас, быстро ускользали из памяти. События эти казались столь же смутными, мимолетными, как и сам незнакомец. А я была не из тех, кто смакует неприятные вещи.

О Боже, молю Тебя, смилостивься!

В 1789 году страну охватили ужасы революции. Агитаторам, призывающим на борьбу с аристократией, удалось взбунтовать чернь. Толпы бесчинствующей молодежи, вооруженной ножами, рыскали по улицам Парижа, выкрикивая оскорбления и бросая бутылки в проезжающие кареты. На нескольких министров были совершены покушения. 14 июля чернь устроила штурм Бастилии. Смотритель и охрана были убиты, а их головы, надетые на железные шесты, провезли по улицам. Правительство было не в силах навести порядок.

Это был ад. В Париже воцарился террор. Любой, кто имел какое-либо отношение к правительству, все богачи были в опасности. Замки стирали с лица земли, а их хозяев убивали.

В сентябре появились два памфлета, в которых меня называли врагом революции. Первый, анонимный, представлял меня аморальной ветреницей, наслаждающейся незаслуженным богатством. Автором второго был сумасшедший де Сад.

Меня удивило, что маркиз до сих пор жив. Когда я последний раз слышала о нем, он ожидал смертной казни за издевательства над женщиной, приведшие к ее смерти. Он бежал, но вскорости был пойман. Выяснилось, что три проститутки, которых он угостил шоколадом, погибли. Конфеты были начинены сушеными толчеными жуками. Де Сад проверял их эффективность в качестве афродизиаков. Убивать проституток отравленным шоколадом? Какая гнусность! О чем я думала, когда позволила этому безумцу завладеть моими мыслями? Де Сада стоило умертвить немедленно, но ему достался либеральный судья, тем более что маркиз заявлял о своей приверженности революционным идеалам. Давний противник либералов и консерваторов, он, несомненно, занял эту позицию исключительно ради спасения своей шкуры. Как бы то ни было, судья поверил в искренность де Сада и заменил смертную казнь пожизненным заключением. Маркиза определили на работу в тюремном саду, но вскоре застали за тем, что он вырывал цветы и втаптывал их в грязь. Свежие овощи он закапывал. Фрукты и цветы, хрупкие и беззащитные, были, тем не менее, живыми, и он мог воплощать на них свои безумные замыслы. Сидя в одиночной камере, он целыми днями описывал фантазии, рожденные воспаленным рассудком, и свои философские воззрения. Я стала его мишенью.

Его памфлет назывался «Шлюха Луи XV». Он утверждал, что в 1771 году Луи в неделю тратил на меня больше денег честных налогоплательщиков, чем правительство – на социальное обеспечение всей нации за год. За такие деньги, восклицал он, Луи мог иметь любую девочку в любом борделе Франции каждый день: «Как может женщина быть столь дорогой? Несомненно, наш повелитель был столь же безумен, как и объект его болезненной страсти». Не думаю, что маркиз озаботился проверкой фактов, но, как бы там ни было, его писания привлекли внимание народа. Ненависть злила меня, но мне это нравилось. Прекрасно снова быть в центре внимания.

По мнению, Эркюля, эти памфлеты не представляли особой опасности, но он все-таки принял меры предосторожности, увеличив количество стражи в моем жилище.

Тем временем Революционная Ассамблея распространила Декларацию о правах человека. «Свобода» и «равенство» – красивые слова для кипящей ненавистью и жаждущей насилия толпы.

Равно как и «братство» – женщины что, тоже братья? Когда на улицы вышли молодые энтузиастки, наряженные в брюки и готовые поддержать это начинание, мужчины их разогнали. «Бесстыдные сучки! – возмущался один памфлетист. – Чего вам еще надо? Мужественность – единственное, что у нас осталось. Так что, вы превратитесь в мужчин и лишите нас и этого? Вы правите нами, завладев нашими чувствами. Законодатели, магистры и даже короли пали к вашим ногам. Ваше иго – это единственный гнет, какой мы не можем сбросить, ибо это гнет самой природы. Так во имя природы останьтесь тем, что вы есть!»

Новый порядок накладывал на женщин те же ограничения, что и раньше. Все революционеры – идеалисты, напоминала я себе. Люди еще не научились им верить. Но, может быть, когда-нибудь…

В октябре 1791 года разъяренная толпа ворвалась в Версальский дворец. Множество королевских стражей получили ранения, но королю и королеве удалось спастись и бежать в Тюильри, обосновавшись в этом старом замке в центре Парижа.

Страшно было осознавать, что Версаль, все его произведения искусства и антиквариат оказались в руках черни. Куда катится этот мир? Новые правители были еще хуже старых: они ничего не делали для установления порядка и законности. Симпатии Эркюля полностью принадлежали монархии, как и мои. Он хотел, чтобы я осталась под надежной охраной в Лувисьене, а сам собирался поехать на встречу с королем, но я воспротивилась и отправилась с ним в Париж, где продала кое-какие украшения и сняла квартиру для собраний сторонников короля, где они могли разработать план действий.

В ноябре человек по имени Жорж Грив основал в одной из лувисьенских таверн Клуб республиканцев. Он водил дружбу с безумным маркизом де Садом и американским демагогом Бенджамином Франклином, который время от времени наезжал в Париж. Грив поил местных пивом и охотно выслушивал их жалобы на правительство и богачей. Замо вскорости стал популярной фигурой в таверне. Я подозревала, что он состоит в заговоре с революционерами с целью собрать доказательства против меня, но даже не пыталась скрывать от него свои действия. Мое извечное самомнение толкало меня на игры с судьбой, а чувство вины перед Замо за все, что я ему сделала, дало возможность моему бывшему слуге отомстить мне.