Кира замерла около препятствия. Провела пальцами дорожку от себя к нему. Чем дальше, тем холодней. Прикоснулась и отдернула руку. Наверное, гору мусора сковал холод и она превратилась в единую массу – то ли лед, то ли бетон, то ли нарост какой-то. Кира ощупала смелее. Закрыла глаза, чтобы темнота не мешала смотреть кончиками пальцев.

Внизу колючая ткань, туго набитая чем-то твердым. Наверное, строительный мусор собрали в мешки. А выше – гладкое и холодное. Пластиковая канистра, поняла Кира. Точно. Вот горлышко, похожее на носик чайника. Угадывать было смешно и почти не жутко. Пальцы ощупывали мусор, изучали его настойчиво и аккуратно. Вот перемерзшие лохмы, это к стене прислонили поломанную метлу. Кира пошарила ниже, в поисках рукоятки, не нашла, зато угодила мизинцем во что-то влажное и упругое. Надавила сильнее. Палец скользнул в сторону, напоролся на короткие и острые ворсинки. То ли стекловата, то ли подстриженная щетина. Кира присела на корточки около мусора, ткнула указательным пальцем в упругий шарик. Тот нехотя поддался, но не лопнул. Желатиновая капсула? Откуда здесь? Детский попрыгунчик? Наполнитель антистресс-подушки?

Гадать надоело, Кира полезла в карман за телефоном, подышала на экран, разблокировала его, наскоро набрав код. Зарядки оставалось совсем мало – 15 %. Фонарик засветил тускло, не отменяя, а подчеркивая темноту вокруг. Свет выхватил кусок стены, сизой от изморози, опустился вниз. Кира продолжала сидеть на полу, ноги затекли, но любопытство оказалось сильнее, она оперлась на мешок, набитый твердым, и направила свет прямо на упругий шарик, который перекатывался под пальцами. Мутно серый, он поблескивал на свету. И черная точка в нем, похожая на зрачок, влажно мерцала, впитывала свет.

Кира отстранилась раньше, чем поняла, что перед ней человек.

Он был одет в затертый свитер, порванный на правом рукаве. Из дыры выглядывал серый перемерзший локоть с корочкой засохшей ссадины. Фонарик подсветил пряжку ремня и темные брючины. Ботинок не было, только черные носки с налипшим на них мусором. Фонарик дрожал, его мельтешения мешали рассматривать мертвое тело, от которого Киру отделяло сантиметров десять, не больше.

«Да перестань дрожать», – раздраженно подумала она.

И фонарик замер. Та рука, которой Кира держала его, стала такой же неживой и каменной, как та, что лежала на коленях у человека, вмерзшего в подвал ХЗБ. Смерть стерла все его черты, только остов и остался. Серая кожа, впалый нос, волосы, примятые на макушке. Вот тебе и канистра с метлой. Кира смотрела на труп, труп смотрел в темноту, упругие шарики его глаз равнодушно поблескивали.

«Отползи, – приказало Кире гаснущее сознание. – Если упадешь в обморок, то прямо на него».

И Кира поползла, загребая свободной рукой мелкие камушки и кирпичную пыль. Фонарик светил прямо в морщинистый лоб мужика. Мертвый морщинистый лоб. Он отдалялся. Проваливался в темноту. Еще один рывок назад. Еще. Скоро будет выход на лестницу. Только добраться до него, а потом наверх. К Тарасу. Выреветь весь этот ужас и отвращение, вжаться так сильно, чтобы перестать чувствовать холод подвала и его ватную темноту. Сейчас. Еще немного. У меня сидит гость. В голове у него гвоздь…

В спину ткнулось твердым. Кира замерла. Не оборачиваясь, ощупала твердое рукой – шершавая подошва, длинные развязанные шнурки. Провела по ним рукой, кончик пальца нащупал холодную волосатую голень. Кира рванула в сторону, туда, где должна была быть лестница, и поняла, что потерялась. Зал оказался не просто большим, а безграничным. В него мог поместиться целый мир, а Кира бы этого и не поняла. Не увидела бы. Ничего не было, кроме темноты. Кира слепо подалась вперед. В грудь ударило чье-то ледяное плечо в ворсистой рубашке. Фонарик выхватил из темноты край уха и заросшую щетиной скулу.

Последним усилием Кира подняла себя на ноги, телефон завибрировал, напоминая о севшей батарейке. Кира сунула его в карман, выхватила оттуда гвоздь и побежала, размахивая им перед собой, но поскользнулась и полетела в темноту. Тяжело повалилась набок, изо рта вырвался всхлип, но вдохнуть, чтобы расплакаться, не получилось. Кира лежала так, беспомощно разевая рот. Попыталась отодвинуться, но сил не осталось. Ничего не осталось. Даже дыхания. Только безжизненная кисть тянулась из темноты у лица Киры и уходила в эту же темноту кончиками коротких пальцев. По голому предплечью расходились синие буквы выцветшей татуировки.

– Нимостор, – прочитала Кира.

Затопленный подвал. Сектантов завалило взрывом. Изломанные тела повсюду. Кира не видела их, но ощущала ледяное присутствие. Она пошевелила ногой и уперлась в чье-то бедро, оттолкнулась локтем и дотронулась до безжизненного бока. Трупы не пахли. Стерильная заморозка. Выхолощенная морозом смерть. Ни тления, ни гнили. Серая плоть, окаменелая на ощупь.

Кира подтянула колени к груди, свернулась на полу так, чтобы не прикасаться к тем, кто лежал рядом. Холод проникал через пуховик Тараса. Нужно было двигаться. Ползти, если не идут ноги. Только куда? Ничего, кроме темноты и холода. Кира вытащила телефон, зарядки осталось на четыре процента. Включила фронталку. Большую часть ее лица теперь занимали глаза – огромные, глубоко запавшие, красные от слез. Пересохшие губы мелко дрожали. Кира облизнула их. На языке остался вкус крови и пыли.

– Мам, мне надо объяснить, почему я здесь, – сказала она, отдавая голосу последние силы. – Мы с Тарасом пришли снимать сюда фильм, мы не хотели ничего такого. И он не виноват, мама. Это я настояла.

Слезы потекли раньше, чем Кира поняла, что плачет.

– Но мы все равно виноваты. Костик, – она тяжело сглотнула, – наш проводник. Он упал в шахту лифта. Это мы виноваты, мам. Мы заставили его прыгнуть. Не специально, просто так вышло. Там были еще люди. Но виноваты мы. Я виновата. А теперь я в подвале. Тут тела, много тел, мам. Я думаю, это сектанты, здесь так холодно…

Она сбилась, мысли разбегались. Не ухватить, не облечь в слова.

– Я оставила Тараса наверху, а сама убежала. Нельзя было его бросать. Нельзя было сюда идти. Нам здесь не место, мы не ховринские. Не надо было. Я хотела заработать, хотела съехать от вас. Я ужасная дура, мам. Прости, что я сюда…

Договорить не получилось. Телефон потух. И полотно темноты опустилось на Киру, придавило ее к полу. Глаза закрылись сами собой. Или не закрылись, а просто перестали видеть. Кира думала, что сознание теряют резко. Раз – и ничего больше нет. Но она погружалась в небытие медленно, продолжая чувствовать холод и боль в ушибленной груди. Слезы стекали по щекам, заливали уши. Кира нащупала выпавший из рук гвоздь, сжала его покрепче.

Тень сторожа подбиралась к ней. Неспешно обходила кругами, ощупывала под собой пол и лежащих на полу. Теперь она не была похожа ни на человека, ни на тварь с крутящейся головой. Тень стала всем помещением, каждой его полостью, аркой и грудами кирпича, каждой каплей воды, стекающей по балкам. Тень стала тем, чем была всегда. Подвалом, полным мертвецов. Обледенелой подсобкой сторожа, разросшейся до целого зала. И темнота была ее сутью, и мороз, и застывшие в нем тела. Части сложились в целое. В замерзших пальцах трудно было удержать гвоздь, но Кира хваталась за него из последних сил. Тень подобралась совсем близко. Ее сиплое дыхание пахло гнилыми тряпками, под ней хрустела яичная скорлупа, что сыпалась из складок ее бескрайнего тела. Тень постанывала от нетерпения. Всю ночь она вела Киру. Всю ночь сбивала с толку, дурманила и затягивала в подвал. А теперь так сладко будет обволочь глупую девчонку собой, дохнуть промозглой сыростью, оставить себе.