Я снимаю одежду и втягиваю живот, чтоб выглядеть поатлетичнее. «Ты похудел…» – вздыхает она. «Почему?» – повторяю я свой вопрос. «Потому что ты просто убьешь себя…» – «Почему?» – «Да потому, что вы сиамские близнецы!» – смеется она. «Почему?» – «Боже, какой ты тупой! Виктор, покажи ему». – «О'кей – сказал Патрикей!» – ухмыляется Акашин и встает. И я вижу, что мы действительно сиамские близнецы: из его мохнатого паха тянется глянцево-красная, напряженно-подрагивающая пуповина, и заканчивается она в моем собственном паху, там, где прежде существовало мое мужское начало. «Трансцендентально», – говорит Витек. «Что же делать?» – вопрошаю я. «Как что? – хохочет Анка, откидываясь на подушки. – Прыгать! Девочки очень любят прыгать через веревочку! Ты забыл?»

Нет, я не забыл… У нас во дворе были две подружки, они привязывали веревочку к бельевому столбу, потом одна из них крутила свободный конец, а другая прыгала. Затем они менялись местами. Это – правда. Но я-то тут при чем? «Как при чем? Виктор, покажи ему!» Акашин хватает пуповину у самого основания и начинает раскручивать, а я стою, как столб. Анка вскакивает с кровати и начинает прыгать, словно через скакалочку: сначала на двух ногах, потом чередуя правую и левую, потом скрещивая ноги… Виртуозно, не задевая пуповину, описывающую свистящие, сливающиеся в красное свечение круги. Ее груди мечутся вверх-вниз, а светлые волосы на лобке трепещут от встречных потоков воздуха… «Ну, что же ты стоишь? – задыхаясь, кричит она. – Неужели ты ничего не хочешь?» – «Тебя!» – отвечаю я. «Меня? Глупый, для этого нужно разрезать! Но никому в мире еще это не удавалось. Все операции заканчивались смертью. Кто-то один всегда умирал!» – «Я не боюсь!»

– «Тогда режь! У тебя же нож… Режь!» – подпрыгивая все выше и даже зависая над полом, кричит она. «Режь, козел!» – орет Витек, все быстрее раскручивая пуповину. Я взмахиваю ножом: из рассеченной плоти, как из двух брандспойтов, начинает хлестать горячая кровь, заливая кровать и обрызгивая нас всех с ног до головы. Анка подставляет пригоршни и жадно пьет дымящуюся кровь.

Я ощутил восхитительное облегчение и умер…

Утром я умирал.

Напиваться так дико, бессмысленно и антигигиенично мне, кажется, не приходилось еще никогда. Очнулся я на полу и долго лежал, стараясь не шевелиться, даже не думать ни о чем. Любое усилие, даже мысленное, даже попытка просто сосредоточиться могли стоить мне жизни. Во рту была скрежещущая сухость, в голове клубилось причудливое облако боли, а в животе пружинистым, готовым к броску гадючьим крендельком свернулась тошнота… К вечеру мне стало чуть лучше, я дополз до кухни и выпил литровый пакет кефира, потом доковылял до ванной и смыл с себя весь вчерашний позор. С трудом воротившись в комнату, я включил телевизор, лег на диван и уснул. В эту ночь мне, к счастью, ничего не приснилось.

На следующий день я очнулся часов в двенадцать и , понял, что уже в состоянии целенаправленно думать, хотя мыслительный процесс очень напоминал движения человека, который, страдая болезнью Паркинсона, пытается вдеть нитку в игольное ушко. Про свой страшный сон я старался не вспоминать. Я просто лежал, недоумевая, как вообще мне могла прийти в голову мысль убить их обоих. За что? Как вообще можно убить близкого человека, даже если он и виноват перед тобой? А далекого человека? Не знаю… Но Анка была моей самой близкой, самой любимой женщиной, мы в самом деле – пусть недолго – были едина плоть, не в пошлом, пространственно-физиологическом смысле, но совсем иначе, совсем по-другому. Это похоже на то, когда смешиваешь два цвета, скажем, синий с желтым, и получаешь новый – зеленый, живой и клейкий, как только что вылупившийся из почки листочек… Да, пожалуй, именно так! А Витек? Витек был простым поленом, валявшимся под забором. и я вырезал из него смешного говорящего человечка. Говорящего то, что прикажу я. Но человечек вышел из повиновения, спрыгнул с верстака и начал безобразничать, лукаво поглядывая на часы… Сволочь! Когда «командирские» часы носил Чурменяев, мне было просто обидно. Сейчас мне невыносимо обидно. Но за это тоже не убивают, разве если только себя… Приехали! Я с трудом поднялся и выключил телевизор, где показывали какие-то утренние соревнования по спортивной стрельбе из лука… И я вспомнил одну очень поучительную историю. Впрочем, что же это я вру?! Не мог я тогда вспомнить эту историю: она случилась гораздо позже. Но какая, в сущности, разница!

Жила-была обыкновенная советская семья: он – опытный инженер-программист, в нерабочее время ведущий исключительно прителевизорный образ жизни. Она – учительница химии в старших классах, эдакая складненькая, спортивная дамочка: в походы с учениками любила ходить… Жили нормально, как и все, – копили на машину, возделывали шесть соток, на которых, правда, ничего пока, кроме туалетной будки, где хранились лопата и грабли, не было. Детей заводить не торопились – зачем нищету плодить. Всем бы сейчас такую нищету! И тут, как мордастый тать в ночи, подкрался девяносто второй год. Деньги на книжке – полторы тысячи – испарились. А тут еще в НИИ, где трудился муж, начались сокращения, его из старших программистов перевели в обыкновенные, он психанул и уволился, а нового места найти не смог. Оказалось, программистов в стране больше, чем тараканов в общепите. Жили сначала на зарплату жены, но цены в магазинах росли каждый день, а оклад – нет. Продали дачный участок, но и эти деньги таяли просто на глазах. Инфляция, понимаешь ли! Муж, глядя на других, решил заняться бизнесом, тут и подвернулся ему друг детства, надежный, кристально честный человек, собиравший деньги для верного дела. План был хороший: сколотить сумму, слетать в Америку, закупить большую партию ширпотреба, с выгодой продать, а прибыль поделить. Взяли то, что оставалось от участка, загнали женино золотишко, умещавшееся в баночке из-под черной икры, а главное – еще и заняли под проценты у другого человека, приятеля молодости, в институте вместе учились. Друг детства улетел с деньгами в Америку и больше не вернулся. А приятель молодости подождал-подождал и заслал «трясунов». Они встретили мужа вечером в подъезде, потрясли до неузнаваемости, «включили счетчик» – дали месяц сроку, пообещав, если не вернет деньги, убить…

Супруги подумали и решили из двухкомнатной квартиры переехать в комнатку, а разницу вернуть: жизнь дороже. Стали уже варианты по объявлениям искать. Вдруг жена ушла из школы и устроилась на новую работу, очень хорошую, с умопомрачительной зарплатой. Что-то связанное с нефтью и прочими богатствами недр. Только в командировки нужно было ездить часто и надолго. Она даже себе специальный чемодан завела, длинный такой. Готовила мужу пятилитровую кастрюлю его любимого фасолевого супа из рульки, нажаривала полсотни котлет, ставила все это в холодильник и уезжала. Но стряпня заканчивалась задолго до ее возвращения, и мужу приходилось по неделе, а то и по две питаться всухомятку, грязного белья тоже накапливалось прилично. Сначала – только в прямом смысле…

Из командировок она никогда не звонила, говорила, что жить приходится в полевых условиях и со связью очень плохо. Звонила только из аэропорта: мол, еду домой! Возвращалась загорелая, обветренная, с темными кругами под грустными глазами. Ахала, оглядывая по-холостяцки запущенную квартиру, бросалась стирать, наводить чистоту, готовить вкусные блюда и всячески заботиться о муже. Потом был, разумеется, не по-супружески бурный после разлуки секс, а когда они, расслабленные, курили, муж обычно говорил: «Может, хватит тебе мотаться? Пусть другие эту чертову нефть ищут!» – «Другие… А жить на что будем?» – сонно спрашивала она. «Суперменка ты моя!» – ласково целовал он ее в ухо.