«Дорогой Ситон!

Вам, наверное, будет интересно, а может быть, и огорчительно узнать, что недоверие, которым вы встретили мою историю, заставило меня впредь молчать об этом предмете. Я оставляю эту рукопись, чтобы ее распечатали после моей смерти: вероятно, чужие люди проявят ко мне больше доверия, чем мой друг».

Попытки установить личность упомянутого Ситона ни к чему не привели. Однако удалось выяснить, что покойный действительно был на ферме мисс Аллертон, и если его объяснение того беспокойства, которое охватило обитателей долины, представляется спорным, то само по себе состояние всеобщей тревоги оказалось невымышленным. На этом я кончаю мое предисловие и прилагаю рукопись в неизменном виде. Она имеет форму дневника, где некоторые записи дополнены, а иные вымараны.

17 апреля. Я уже ощущаю благотворное влияние чудесного горного воздуха. Ферма Аллертонов располагается на высоте 1420 футов над уровнем моря, и вполне возможно, что здешний климат окажется полезен для моего здоровья. Кроме обычного утреннего кашля, меня почти ничто не беспокоит, а на свежем молоке и домашней баранине я, очень вероятно, даже прибавлю в весе. Думаю, Сондерсон будет доволен.

Обе мисс Аллертон – очаровательно старомодные маленькие женщины, добрые и работящие. Они готовы расточать на недужного незнакомца то сердечное тепло, которое, будь они замужем, предназначалось бы супругу и детям. В самом деле, старая дева – полезнейший человек, резервная сила общества. Таких женщин порой называют лишними, но что делал бы бедный лишний мужчина без их милосердного присутствия? По своей простоте мисс Аллертон скоро проговорились, почему Сондерсон рекомендовал мне их ферму. Профессор начинал жизненный путь в скромном звании, и я не удивлюсь, если ребенком он бегал по этим самым полям, пугая ворон.

Место здесь уединенное, окрестности чрезвычайно живописны. Ферме принадлежит пастбище, расположенное на дне долины неправильной формы. Вокруг высятся красивейшие холмы из такого мягкого известняка, что можно крошить его руками. Вся эта земля полая: постучи по ней каким-нибудь гигантским молотом, и она отзовется, как барабан, или даже проломится, открыв огромное подземное море. Оно, море, непременно должно скрываться в глубине, иначе куда уходит вода из ручьев, которые вбегают в гору и больше из нее не показываются? Среди скал много ущелий. Они ведут в большие пещеры, которые, извиваясь, спускаются в утробу мира. У меня есть велосипедный фонарик, и я получаю бесконечное удовольствие, бродя с ним по этим странным безлюдным коридорам. В его свете сталактиты, драпирующие высокие своды, чудесно серебрятся. Выключи фонарь – окажешься в самой что ни на есть черной темноте, включи – и ты в арабской сказке.

Но есть среди всех этих причудливых отверстий в горной породе одно особенно интересное: проделано оно не природой, а руками человека. До приезда в эти края я ничего не слыхал о Синем Джоне: так называется красивейший минерал фиолетового цвета, добываемый всего лишь в одном или двух местах на земле. Он так редок, что самая простая ваза, изготовленная из него, стоит огромных денег. Римляне, благодаря своему невероятному чутью, обнаружили здесь этот камень и проделали в горе горизонтальную шахту, которая впоследствии тоже стала носить имя Синего Джона. Вход в нее представляет собой аккуратную арку, поросшую кустарником. Штольня, проложенная римскими шахтерами, пересекает несколько больших ущелий, проделанных водой, поэтому, входя к Синему Джону, необходимо тщательно отмечать свой путь и иметь при себе хороший запас свечей, иначе можешь никогда уже не увидеть света дня. Глубоко я еще не забирался, но, стоя перед аркой, заглянул в темноту и дал себе клятву, что, когда здоровье ко мне вернется, непременно исследую эти глубины и выясню, насколько римляне продвинулись в освоении дербиширских холмов.

Однако до чего суеверны местные жители! Я был лучшего мнения о молодом Армитедже, ведь он человек не без некоторого образования и не без характера. А учитывая место, которое ему досталось в этой жизни, он вообще славный парень. Тем не менее, когда я стоял перед аркой Синего Джона, он пересек долину и, подойдя ко мне, спросил:

– Вы, доктор, я вижу, не боитесь?

– Не боюсь? – повторил я. – А чего мне бояться?

– Его, – ответил Армитедж и большим пальцем указал в темноту шахты, – чудовища, которое обитает в пещере Синего Джона.

С какой абсурдной легкостью пустынная сельская местность порождает легенды! Я расспросил Армитеджа о том, что заставляет его верить в существование чудовища. Оказалось, оно время от времени утаскивает в свою пещеру овец. Более прозаического объяснения их пропажи (дескать, может быть, они просто отбиваются от стада и плутают где-то в горах) Армитедж и слушать не захотел. По его словам, однажды от исчезнувшего животного осталась лужица крови с несколькими клочками шерсти. Это, заметил я, тоже можно объяснить очень просто, как и тот факт, что овцы всегда пропадали темными безлунными ночами, ведь именно такую ночь выберет для своей работы обыкновенный вор. Как-то раз, возразил тогда Армитедж, в стене была проделана дыра, а разбросанные камни валялись далеко вокруг. В этом я тоже усмотрел дело рук человеческих. В довершение всех своих аргументов мой собеседник заявил, что собственными ушами слышал чудовище. Впрочем, каждый, кто пробудет возле штольни достаточно долго, услышит этот голос: отдаленный, но потрясающе громкий рев. Я улыбнулся, поскольку прекрасно представлял себе странные звуки, издаваемые подземными водами, протекающими по трещинам в известняковой породе. Раздраженный моей недоверчивостью, Армитедж довольно резко развернулся и покинул меня.

Теперь наступает самый удивительный момент моего рассказа. Я продолжал стоять у входа в штольню, перебирая и с легкостью опровергая аргументы Армитеджа, когда из глубины туннеля вдруг донесся весьма примечательный шум. Как его описать? Во-первых, источник, казалось, находился очень далеко – в самой утробе земли. Во-вторых, несмотря на такую удаленность, этот звук был очень громок. Наконец, он не походил на плеск или грохот, который раздается при падении воды или камня. Скорее это напоминало высокий вибрирующий вой наподобие лошадиного ржания. Я, само собой, очень удивился и на короткое время, должен признать, переменил свое отношение к словам Армитеджа. Пробыв у штольни Синего Джона еще полчаса, если не больше, но так и не дождавшись повторения звука, я побрел на ферму, озадаченный полученным впечатлением. Непременно исследую эту шахту, как только мое здоровье улучшится. Конечно, объяснение Армитеджа слишком нелепо, чтобы его обсуждать, и все-таки звук очень странный. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, он звенит у меня в ушах.

20 апреля. За последние три дня я совершил несколько экспедиций к штольне Синего Джона и даже немного углубился в нее, но мой велосипедный фонарик слишком мал и слаб, чтобы с ним можно было, не боясь, продвинуться далеко. Буду действовать систематически. Звука я больше не слышал и почти уже поверил, что стал жертвой некоей галлюцинации, навеянной, вероятно, словами Армитеджа. Разумеется, эта мысль абсурдна, и все же нельзя не признать: кусты у входа в штольню выглядят так, будто сквозь них продиралось какое-то тяжеловесное существо. Это наблюдение распалило мой интерес. Ничего не сказав моим хозяйкам (в них и без того достаточно суеверного страха), я купил свечей и отправился на разведку.