– Я в школе, хоть и недолго, ходила на занятия стрельбой.

Лапин извивался, матерился, пытался отодрать от себя зиминские руки, найти что-то тяжелое, но сверху на него уже навалился родной дядя и скрутил, применив какой-то прием, завел руки за спину, быстро и ловко связал снятым с себя ремнем.

– Все, – сказал он отдуваясь. – Готово.

– Дядь Ром, ты чего? – чуть не плача, спросил его поверженный противник. – Ты против семьи, что ли? Тебе старинный крест не нужен? Так и помрешь в нищете?

– Мне не нужен. И помирать в нищете я не собираюсь, впрочем, как и в тюрьме.

Зимин тем временем достал из кармана телефон. Роман Юрьевич все сделал по инструкции, – два раза нажал на кнопку, вызывая последний номер, по которому звонил Зимин, направляя оперативников к городской квартире Лапина. Он был уверен, что ребята уже ехали сюда, в дачный поселок.

– Все слышали? – спросил он в трубку.

– Ну ты даешь, Мишаня! – услышал он в ответ веселый голос дежурного. – Мы тут всем отделом поражаемся, какой ты, оказывается, Рэмбо. Жди, ребята скоро подъедут.

– Да мы уже и сами управились, но хорошо, жду, – ответил Зимин, отключился, шагнул к Снежане и обнял ее за подрагивающие плечи.

– Очень испугалась?

– Не успела. Мама, тетя…

На диване Татьяна Алексеевна обнимала и успокаивала плачущую Ирину Григорьевну.

– Ирочка, ну перестань, перестань, все хорошо закончилось.

– Таточка, я так за тебя испугалась!

– Да полно, дорогая, что со мной сделается…

Пожилые дамы были явно увлечены друг другом, за них можно было не волноваться. Зимин повернулся к Снежане, сделал шаг, и она тоже шагнула ему навстречу, обвила руками шею, погладила по щекам. Зимин вдруг смутился, что они могут быть колкими – с утра он не успел побриться.

Впрочем, дурацкие мысли тут же выветрились у него из головы, потому что Снежана его поцеловала, решительно, крепко-крепко, и от этого поцелуя у Зимина что-то вдруг сдвинулось в голове, поехало, заставив закачаться стены и поплыть потолок. Чтобы остановить их бессмысленное движение, он закрыл глаза.

Голова перестала кружиться, зато ему показалось, что внезапно у него открылось какое-то другое, внутреннее зрение, которым он видел всю их будущую жизнь. В ней была большая светлая квартира в старом сталинском доме, в котором на первом этаже работает маленькое, но уютное ателье, а на третьем разливается вкусный запах снеди и шкворчит что-то на сковородке в просторной кухне. Он видел заваленную выкройками мастерскую, в которой, склонившись над пяльцами, сидит красивая молодая женщина, мелькают в пальцах коклюшки, быстро-быстро, и их мелодичный звон кажется песней, старой, напевной, тягучей.

К видению добавились звуковые галлюцинации, по крайней мере, кроме звона коклюшек Зимин явственно слышал топот босых детских ножек. Маленькая кудрявая девочка, выбравшись из кроватки, добежала до дверей мастерской и теперь подсматривала, как спорится работа у ее матери. И себя Зимин отчетливо видел тоже. Широкими шагами он шел от спальни с большой кроватью, чтобы подхватить девочку на руки и подбросить высоко к потолку.

Девочка смеялась громко, заливисто, и женщина с коклюшками смеялась тоже, закидывая голову, от чего ее узкое горло изгибалось плавно, словно прося, чтобы по нему провели большим пальцем, мягко и нежно.

Зимин поднял правую руку и сделал именно так, как видел в своем странном забытьи. Кожа под его пальцами была шелковистой и теплой, и на ней билась какая-то жилка, словно внутри женщины, которую он сейчас целовал, жил маленький зверек. Зимин вдруг подумал, что зверек может быть напуган, и сам испугался, решив немедленно его успокоить. Больше всего на свете он не хотел, чтобы найденная им нечаянная в его жизни женщина чего-то боялась, но вовремя вспомнил, какая она смелая, и открыл глаза.

Глаза Снежаны тоже были открыты, словно, целуясь, она изучала его лицо. Это было внове и отчего-то волнующе. Никто и никогда не рассматривал Зимина так внимательно и с такой нежностью.

– Нет, не превращаешься, – услышал он и не сразу понял, мгновенно расстроившись, что не чувствует больше ее губ, а только теплое дыхание.

– Во что не превращаюсь? – не спросил, а скорее выдохнул он.

– Не во что, а в кого. В медведя.

Он не понял, почему вдруг должен превратиться в медведя, но это было совсем неважно. Зимин снова поцеловал Снежану, доказывая, что ни в кого не превращается, кроме, пожалуй, человека с парализованной волей. У него полно дел! На диване сидели пожилые дамы, которых нужно было успокоить и напоить корвалолом, на полу лежал связанный и отчаянно матерящийся враг, которого Зимин пусть и не без помощи, но выследил и взял в плен, в стороне стоял посторонний мужик, с которым тоже далеко не все ясно, особенно если вспомнить о содержимом шкафа за стеклянными дверцами. Да, дел было полно, но делать ничего не хотелось, только обнимать и целовать эту женщину. Он знал, что впереди у них целая жизнь, в которой хватит времени для поцелуев и объятий, но ничего не мог с собой поделать.

– Товарищ подполковник. – В комнату влетел и остановился, явно сконфузившись, оперативник Олег Малышев. Зимин вдруг хихикнул не к месту, представив, как смотрится со стороны. – Мы приехали, подмога нужна?

– Да все уже, Олежа, – ответил Зимин, с неохотой выпуская Снежану из своих рук, – ты это, подозреваемого прими. Упакуй там, как положено, а я в управление подъеду, все бумаги оформлю. Он тут при свидетелях признался: и что Бубенцову убил, и что госпожу Лейзен похитил.

Матерящегося Артемия Лапина подняли с пола, поменяли ремень на наручники и повели прочь.

– Тема, матери-то что сказать? – жалобно спросил вслед племяннику Роман Юрьевич.

– Да ничего, что тут скажешь, кроме правды? – Зимин вздохнул. – Можете сказать, что сапфировый крест и вашей семье не принес ничего, кроме горя. Олег, в городской квартире что-нибудь нашли?

– Да, как вы и говорили, дневник Некипелова, коробку со сколками, собаку. Ее мы привезли – мать задержанного сообщила, что это собака ее брата.

– Ласка! – вскинулся Роман Юрьевич и выбежал из дома. Со двора послышался его взволнованный голос: – Ласка, собака моя хорошая, все в порядке у тебя, слава богу!

– А коллекция, получается, никому не нужна, – вдруг грустно сказала Снежана. – И необходимый метраж винтажного кружева я сплела зря, и дорогущую ткань без предоплаты Лида заказала напрасно. Никто у нас скатерти и постельное белье на миллион рублей никогда не выкупит, так что одни убытки у меня из-за потомков Пелагеи Башмачниковой. Почему-то кажется, что и Тата Макарова от этой самой Палашки не видела ничего, кроме неприятностей.

– Не расстраивайся, душа моя, – нараспев попросила Татьяна Алексеевна, – коллекцию я выкуплю. Мне через десять дней уезжать, так что я с удовольствием увезу в Швейцарию изделия с вологодским кружевом. Заодно и знатокам покажу, чтобы они готовили твою персональную выставку с особым энтузиазмом.