Комбат заскочил на минуту в штаб батальона, разместившийся в одной из уцелевших хат на краю Дебриков. Начштаба не спал. Встал из-за стола, на котором была разложена карта, придавленная керосиновой лампой, и спросил:

– Ну что там, Андрей Ильич, в ротах?

– А что. Дело хуже некуда. Утром они, судя по всему, начнут контратаку. С танками. Как в прошлый раз. Если батальон до утра не отвести, Седьмая и Восьмая останутся возле дороги. Мы сможем отвести только Девятую. И то, если успеем и если на то будет разрешение. Ты сегодня не спи. А я поеду к Воронцову и Нелюбину. Какие новости оттуда?

– Немцы костры жгут.

– Какие костры?

– Те, которые не вышли, сгруппировались в тылу и жгут костры. Либо немцы их не выпускают, боясь, нашей инфильтрации. Либо что-то задумали. Скорее всего, все же первое. Вот они и палят костры. А Нелюбин с Воронцовым тоже костры запалили.

– Связь со штабом полка есть?

– Есть. И со штабом полка, и с батальонами.

– Это хорошо.

Солодовников налил полкружки водки и выпил. Крякнул, закусил тушенкой прямо из банки и сказал:

– Говорят, немцы какие-то таблетки жрут, чтобы не спать. Не слыхал?

– Есть у них такой препарат в виде таблеток, первитин называется. Что-то вроде наркотика. Человек ощущает прилив сил и энергии, может до трех суток выдерживать без сна.

– До трех суток? Хорошие таблетки. А на меня в этом смысле положительным образом, так сказать, действует вот это дело. – И капитан Солодовников щелкнул ногтем по бутылке.

Спустя некоторое время он скакал по лесному проселку на запад.

Когда Воронцов увидел капитана Солодовникова, в его короткополой телогрейке с автоматом за спиной, сразу понял, что и комбат прибыл к ним не с доброй вестью.

– Жгут? Греются? – спросил комбат, спрыгнув с седла в снег.

– Как видите, Андрей Ильич. Не прячутся. Как напоказ.

– Срочно пошли за Нелюбиным. И срочно доставить сюда солдата, который к ним ходил. И пусть он его предупредит, чтобы не боялся. Ничего ему не будет. Мне правда нужна. А не объяснения, как такое могло случиться.

Нелюбин с Чебаком и связными вскоре прибыли в расположение Восьмой роты.

Капитан Солодовников выслушал Чебака, отпустил его и сказал:

– У нас в батальоне если какой курьез случается, то непременно в Седьмой роте.

Нелюбин даже ухом не повел.

– Ну что, окопники мои? Чужие сигареты быстро кончаются. Что думаете? Давайте, выкладывайте.

Воронцов с Нелюбиным переглянулись.

– А вот то и думаем, Андрей Ильич, что в дождь сено не сушат. Мы с вами давно в одних окопах. Нам друг от друга вилять незачем. Выбираться нам надобно отсюда, пока они там чухаются. По своим они лупить не будут. Так что сняться можно тихо и без потерь отойти к сторожке. А там как прикажете. Там можно и окопаться. В лесу танки полезут по дороге. Вот наши ПТО там их и встретят. В узком месте. А тут что? Тут они нас обойдут и будут потом по лесу да болоту гонять, как гончие зайцев.

Капитан Солодовников выслушал Нелюбина, посмотрел на Воронцова:

– А ты, Сашка, что скажешь?

– Кондратий Герасимович все сказал. Единственное, что хотел бы добавить – немедля вывести в тыл санитарный обоз.

Воронцов чувствовал, как от капитана Солодовникова густо попахивает сивушным духом. И он подумал, что несколько хороших глотков водки или разведенного спирта сейчас бы не помешали и ему. Когда они отошли от костра, промозглая стынь охватила промокшие ноги и начала пробираться под шинель. Кондратия Герасимовича тоже трясло. Но не будешь же отвинчивать фляжку при комбате.

– Приготовьтесь к отходу. От каждого взвода – троих человек, с пулеметом, в заслон. Отберите людей понадежней. Поеду договариваться с героем Днепра.

Когда всадники исчезли в лесу, Нелюбин кивнул на фляжку, висевшую на ремне Воронцова, и сказал:

– Давай, Сашка, твоего, неразведенного. А то что-то суставы выворачивает.

– Это к непогоде, Кондратий Герасимович, – усмехнулся Воронцов и отстегнул фляжку.

Бальк тащил свое усталое тело через кустарник и валежины. Иногда присаживался под деревом, чтобы отдышаться. Но вскоре с ужасом чувствовал, как холод охватывает его немощное тело, и, боясь, что он замерзнет здесь, в лесу, под деревом, последним усилием воли заставлял себя подняться на ноги и идти дальше. Ориентиром ему служила канонада, которая гремела в нескольких километрах западнее. Русские прорвались к Яровщине, возможно, перехватили большак. Вот почему их взводу приказали срочно покинуть Дебрики.

Он хотел было взять с собой винтовку. Но у той, которую он нашел в сарае возле окна, был в щепки разбит приклад и вывернута прицельная планка. И он бросил ее. Только в лесу он вдруг обнаружил, что за ремнем у него торчит граната. Он вытащил ее, осмотрел, нет ли где повреждений. Граната оказалась целой. Он сунул ее за ремень и передвинул поближе, где всегда висел «парабеллум», а теперь хлопала не застегнутым клапаном пустая кобура. Пистолет ему выдали уже здесь, в Дебриках, когда назначили первым номером расчета Schpandeu. «Парабеллум» у него вытащили иваны, которые первыми вскочили в сарай. Возможно, тот самый лейтенант, который не дал солдату заколоть его штыком. Конечно, после того, что они, нация господ, здесь, в России, натворили… Никто их теперь не убережет от мести. Никто. Даже фюрер. Фюрер…

Бальк остановился, подумав вдруг о Гитлере. Здесь, раненому и контуженому, мысль о том, кто послал его сюда, в Россию, защищать интересы рейха, показалась Бальку настолько абсурдной и нелепой, что он замер посреди своего пути и некоторое время отупело смотрел по сторонам. И все это нужно Германии?! Перед глазами Балька мгновенно, как в кино, промелькнула череда лиц людей, убитых сегодня во время атаки русских. Солдат из недавнего пополнения, пробитый противотанковой болванкой в доте. Двое в кровавых и уже бесполезных бинтах, которых они оставили в доме. Его второй номер Арнольд Штриппель с подведенными к животу босыми ногами. Солдат, фамилию которого он так и не узнал и который, изрубленный осколками, как исколотый штыками манекен на плацу, лежал на каменном полу сарая. Подбородок Пауля Брокельта. Разве Германии нужны их жизни? Ради чего они погибли? И вдруг он все понял. Его товарищи погибли ради того, чтобы кто-то из уцелевших мог уйти к своим и рассказать, как они умерли. Других объяснений того, как храбро они сражались, не существовало. Бессмысленно погибнуть они не могли. Ведь тот, кто в Берлине отдавал приказы и перед кем вытягивались генералы и фельдмаршалы, но кому уже не верили старые солдаты, не стоил того, чтобы за него умирали такие люди, как Пауль или Арнольд.

Бальк с трудом нагнулся, чтобы зачерпнуть горсть чистого снега. Левая рука тоже упала вниз, и его опять пронзило болью. Снег освежал и давал силы и надежды. Он осторожно поднял левую руку, свисавшую вниз плетью, и пошел дальше.