Демократия – это политическое требование. Но и нечто большее. Это моральное требование дать человеку право решать, согласно каким критериям считать действие правильным или неправильным. Демократия родилась из принципа сознательности. А не из принципа выбора, как хочет заставить нас сегодня поверить свободный рынок, – принципа, который, если вообще может считаться таковым, относительно несущественен.

Духовное начало, маргинализованное, загнанное в угол, начинает возвращать себе утраченную территорию. Прежде всего в головах. Уходят старые рассуждения, старый здравый смысл, даже старые формы отваги, и неведомые прежде представления и надежды, давно изгнанные на периферию, заявляют свои права. Вот где берет начало счастье на лицах людей с фотографий. Но на этом оно не заканчивается.

Происходит воссоединение. Разделенные веками и границами наконец встречают друг друга. В течение всего периода, который сейчас подходит к концу, неприглядность повседневности постоянно оправдывалась обещаниями светлого будущего. Обещанием нового коммунистического человека, ради которого живые беспрестанно приносились в жертву. Обещанием науки, которая навсегда отодвинет границы невежества и предрассудков. В последнее время это было обещание кредитных карт, которыми можно расплатиться за грядущее мимолетное счастье.

Эта непомерная нужда в светлом будущем отделяла настоящее от всех прошедших эпох и прошлого опыта. Никогда еще в истории разрыв между поколениями не был так велик. Люди, жившие прежде, оказались отделены от выпавшего из потока времени настоящего. Таким образом, в течение двух столетий «обещание» исторического будущего гарантировало небывалое прежде одиночество живущих.

Сегодня живые заново встречаются с мертвыми, даже умершими очень давно, разделяя их боль и их надежды. Любопытно, но это тоже вносит свою лепту в счастье людей на фотографиях.

Как долго может длиться этот момент? Все мыслимые опасности истории уже наготове – нетерпимость, фанатизм, расизм. Колоссальные экономические трудности повседневного выживания теоретически разрешит свободный рынок. С рынком появятся риски ненасытных денежных аппетитов, а с этой прожорливостью – и закон джунглей. Однако окончательно ничего еще не определено. Ведь душа и делец одновременно выходят из тьмы на свет.

В 1958 году, когда Назым Хикмет, после долгих лет тюремного заключения за приверженность коммунизму в Турции, жил изгнанником в Москве, он написал стихотворение моему другу, турецкому художнику и поэту Абидину Дино:

Источником вдохновения для этого стихотворения послужила картина Дино, я никогда ее не видел, но могу себе представить. Абидин – художник-визионер, который, в свою очередь, черпает вдохновение в традициях, ведущих свое происхождение от странствующих суфиев.

Стихотворение Назыма Хикмета мне вспомнилось этим вечером после просмотра новостей по телевизору. Как и все, я смотрел недельный выпуск. Сегодня в Москве толпы на Лубянской площади переживали момент, который навсегда останется в памяти у каждого, кто был там. У печально известного здания КГБ демонтировали гигантскую статую Феликса Дзержинского. Известный как Железный Феликс, он в 1917 году организовал ВЧК, предшественницу КГБ. Кран снял бронзовую фигуру с пьедестала. То, что Лубянка значила до сего дня и в каком-то смысле будет значить всегда, выразила Анна Ахматова. Зависшая в воздухе в горизонтальном положении статуя медленно исчезла. Она присоединится к прочим.

Отлитые в гипсе и бронзе, высеченные в камне, марксы, энгельсы, калинины, свердловы пали повсюду. Опрокинутые, все они выглядят как обломки после катастрофы, как списанный брак. Однако их сделала такими не дорожная авария или крушение самолета. Они были идолами, которые многие годы оправдывали или требовали жертву за жертвой. То, что теперь они, зависнув на канатах в горизонтальном положении, выглядят как груда металлолома, – результат их эстетического стиля и иконографии.

Среди монументальных скульптур только «Распятие» сохранит свое значение, оказавшись горизонтально подвешенным. Распинали на срубленном дереве, а фигура на кресте, если она выполнена правдиво, изображала человека униженного и страдающего. Воздвигнутые же идолы, наоборот, должны стоять вертикально.

Несмотря на прецедент в Восточной Европе в 1989 году, скорость новых событий застала всех врасплох. После Августовского путча, который ЦРУ явно проглядело, новоприобретенная сила воли русского гражданского общества удивила, должно быть, даже тех, чей движущей силой являлась. Темп событий на третьей неделе августа соответствовал уже не историческому процессу, а внезапному пробуждению природы. Он напоминал огонь, ветер или желание. Падали не только статуи, но и целые институции, цитадели, системы, архивы, арсеналы. «Все мы падаем»[83], как гласит детский хороводный английский стишок.

Органическую природу этой новой энергии подтверждало неожиданное, но решающее участие молодежи. Произошедшее на Манежной площади в среду, 21 августа 1991 года, было рождением нового поколения. Горбачев в одночасье оказался в прошлом.

Триумф и драма Горбачева поразительны. Сегодня мы видим, что он со своими советниками уже много лет назад – задолго до того, как получил власть, – понял, что без потенциального гражданского общества внутри страны и упразднения зарубежных советских сателлитов невозможно осуществить какие-либо изменения в советском госаппарате. Так возникла политика гласности. А затем и вывод войск из Берлина в Москву. Ирония этого обратного движения, после героического наступления Красной армии в 1944 году, должно быть, терзала его многократно.

Его расчеты оказались верны, и в результате свершилось нечто такое, что не имеет параллелей в истории по своему масштабу. Никогда прежде такая огромная система власти не была упразднена в столь короткое время и столь малой кровью. Лицо Европы совершенно преобразилось, и почти каждый теперь спокойно спит в своей постели. Вот почему я процитировал детский стишок.

Ханс Магнус Энценсбергер назвал Горбачева «героем отступления». И он прав. Однако концепция, осуществление и успех великого отвода войск зависели от одной вещи – оси человеческой драмы.

Горбачев действительно верил в возможность и целесообразность реформирования коммунистической партии. Если бы это было не так, он не смог бы получить необходимую власть, убедить своих товарищей, запугать оппонентов и действовать с той дальновидностью, с какой действовал.