Тут фотография пожилой женщины, которая могла быть бабушкой, – в нескольких папках. Вот мальчики, только ставшие подростками, много отцов. Слушая истории о том, как они встретили свою смерть, вы вспоминаете, что такое бедность. Бедность постоянно толкает на самый трудный выбор, который почти ни к чему не приводит. Бедность – это жизнь с этим почти.

Большинство мальчиков, чьи лица можно увидеть на стенах, родились в лагерях беженцев, таких же бедных, как трущобы. Они рано оставили школу, чтобы зарабатывать деньги для своих семей или помогать отцам в их работе, если таковые у них были. Некоторые мечтали стать первоклассными игроками в футбол. Многие мастерили катапульты из дерева, веревок и крученой кожи, чтобы бросать камни в армию оккупантов.

Любая попытка сравнить оружие сторон этого конфликта возвращает нас к вопросу о том, что значит бедность. У одних вертолеты «апач» и «кобра», истребители F-16, танки «абрамс», вооруженные внедорожники «хамви», электронные системы наблюдения, слезоточивый газ; у других – катапульты, рогатки, неумело используемые мобильные телефоны, калашниковы и взрывчатка, в основном самодельная. Чудовищность этого контраста открывает между этими пораженными горем стенами нечто такое, чему я не могу дать имени. Если бы я был израильским солдатом, то, несмотря на все мое вооружение, в конечном счете меня бы это испугало. Возможно, именно об этом сказал поэт Мурид Баргути: «Живые стареют, но мученики становятся только моложе».

Три истории от стен.

Хусни Аль-Найхар, 14 лет. Помощник своего отца-сварщика. Был застрелен в голову, когда бросал камни в противника. На фотографии он спокойно и решительно смотрит куда-то перед собой.

Абдельхамид Харти, 34 года. Художник и писатель. В юности учился на медбрата. Записался добровольцем в подразделение неотложной медицинской помощи, чтобы спасать жизни и заботиться о раненых. Его тело было найдено недалеко от КПП после ночи, на протяжении которой не было столкновений. У него были отрезаны пальцы. Только большой палец болтался на коже. Рука, кисть и челюсть были сломаны. В его теле было двадцать пуль.

Мухаммед Аль-Дурра, 12 лет, жил в лагере для беженцев Бурейдж. Он возвращался домой с отцом через пропускной пункт Нецарим в Газе, где им было приказано выйти из машины. В тот момент солдаты уже начали перестрелку. Они двое укрылись за цементной стеной. Отец махал руками, чтобы дать знать об их местоположении, и был ранен. Чуть позже Мухаммед тоже получил ранение в ногу. Отец накрыл сына своим телом. Но на них продолжали сыпаться пули, и мальчик был убит. Из тела его отца доктора извлекли восемь пуль, он остался парализованным и не смог больше работать. Этот инцидент попал на пленку, и о нем заговорил весь мир.

Я хочу сделать рисунок для Абдельхамида Харти. Рано утром мы идем к деревне Эйн-Киния, за ее пределами располагается стоянка бедуинов, рядом с вади[89]. Солнце еще не обжигает. Между палатками пасутся козлы и овцы. Я решил зарисовать холмы, которые смотрят на восток. Сажусь на камень у небольшого черноватого тента. С собой у меня только блокнот и эта ручка. На земле валяется выброшенная пластиковая кружка, и у меня возникает идея взять немного воды из скудного источника, чтобы развести чернила, если потребуется.

Через некоторое время ко мне приближается юноша (каждый человек в этом лагере, конечно же, меня заметил, оставаясь при этом невидимым), он развязывает вход в палатку позади меня, идет туда и тут же появляется со старым белым пластиковым табуретом в руках, который, как он показывает мне, удобнее, чем камень. Наверное, до того, как он нашел табурет, тот выбросили из какой-нибудь кондитерской или кафе-мороженого. Я благодарю его.

Сидя на этом табурете из кафе в лагере бедуинов, пока солнце разгорается все сильнее и в почти высохшем русле реки начинают квакать лягушки, я продолжаю рисовать.

На вершине холма, несколько километров левее, находится израильское поселение. Оно похоже на армейское, как будто это часть какого-то оружия, созданного для быстрого маневрирования. Однако оно совсем небольшое и расположено вдалеке.

Раскинувшийся передо мной известняковый холм похож на голову гигантского животного, а разбросанные по нему камни напоминают репьи в его спутанной шерсти. Досадуя на нехватку красок, я выливаю воду из кружки в пыль у своих ног, макаю в грязь палец и размазываю ее по рисунку головы животного. Солнце уже палит. Кричит мул. Я переворачиваю страницу в блокноте, чтобы начать новый рисунок. Ничто не выглядит законченным. Когда юноша в конце концов возвращается, он хочет посмотреть рисунки.

Я держу блокнот открытым. Он улыбается. Я переворачиваю страницу. Он указывает и говорит: это наше, наша пыль! Он указывает не на рисунок, а на мой палец.

Затем мы оба смотрим на холм.

Я нахожусь не среди завоеванных, а среди поверженных, тех, кого боятся победители. Время победителей всегда коротко, тогда как время побежденных тянется непостижимо долго. Пространство у них тоже разное. Всё на этой полоске земли – вопрос пространства, и победители поняли это. Их неослабевающая мертвая хватка прежде всего пространственная. Их господство держится – незаконно и в нарушение норм международного права – на системе контрольно-пропускных пунктов, разрушении древних дорог, создании новых обходных путей, предназначенных исключительно для израильтян, укрепленных поселениях на вершинах холмов, которые на самом деле служат наблюдательными пунктами, возвышающимися над окружающим их плато, комендантском часе, обязывающем людей оставаться дома днем и ночью до его отмены. Во время вторжения в Рамаллу в прошлом году комендантский час длился шесть недель с «окном» в несколько часов по определенным дням для покупки необходимого. Времени не хватало даже на то, чтобы похоронить тех, кто умер в своих постелях.

Израильский архитектор-диссидент Эяль Вейцман в своей смелой книге указал на то, что это тотальное территориальное доминирование началось с рисунков планировщиков и архитекторов. Насилие возникло задолго до того, как сюда прибыли танки и бронированные внедорожники. Он говорит о «политике вертикальности», в результате которой поверженные, даже будучи «дома», остаются в буквальном смысле под наблюдением и давлением.

Это неизменно влияет на повседневную жизнь. Решив однажды утром «пойти повидаться с…», человек должен осечься и сначала проверить, сколько пересечений КПП потребует такая «прогулка». Пространство простейших повседневных решений оказывается стреноженным.

Кроме того, хромает и восприятие времени, поскольку преграды день ото дня непредсказуемо меняются. Никто точно не знает, сколько понадобится времени, чтобы добраться этим утром до работы или съездить проведать мать, пойти в школу или к врачу или, осуществив все задуманные планы, вернуться домой. Поездка в обе стороны может длиться тридцать минут, а может и четыре часа, или же путь вовсе будет заблокирован солдатами с заряженными пулеметами.