лучший друг вырос.

— Благодарю вас, сэр. — Он смотрит на булавку, прежде чем встретиться взглядом с моим отцом и протянуть ее ему. — Но я хотел бы закончить программу. Я заработаю это так же, как и все остальные.

— Ты более чем заслужил…

— Возьми булавку обратно, папа. Позволь ему сделать это самому.

Взгляд моего отца перемещается на меня, а затем он смеется, забирая булавку из руки Роуэна.

— Подожди, пока я не расскажу Алеку об этом. — Он смеется, и мои мышцы напрягаются.

Глаза моего отца возвращаются к моим.

Он чувствует вину за то, что натворил Алек.

— Дорогая, — начинает он.

Я протягиваю руку.

— Я знаю, что ты хочешь сказать кучу вещей прямо сейчас, и я люблю тебя за то, что ты пытаешься помочь, но единственный человек, с которым я хочу поговорить об этом, это он.

Он хмурится и пытается принять мой ответ, но его хмурый взгляд говорит о многом, и мы с Роуэном смеемся.

— Всё в порядке.

— Все готово. — Входит медсестра с документами о моей выписке и инвалидной коляской, и Роуэн заливается смехом.

— Я не поеду на этом.

— Конечно, ты поедешь. — Он хитро усмехается. — Если ты хочешь убраться отсюда.

Мои плечи опускаются.

— Тогда, наверное, я еду.

Мы все встаем и направляемся к двери как раз в тот момент, когда Хаванна выходит из-за угла.

— Убираемся отсюда?

— Черт возьми, да, — хнычу я, двигаясь, чтобы посадить свою задницу в инвалидное кресло. — Я не могу дождаться, когда заползу в кровать.

Я улыбаюсь Роуэну, и он подмигивает:

— У меня все готово для тебя.

— Ты уверена, что тебе не нужно, чтобы я поиграла с тобой в медсестру? — Хаванна шутит, но глаза у нее грустные. — Я могу разделить постель с Роуэном, — поддразнивает она.

Он задыхается, я смеюсь, а мой отец хмурится.

— Я в порядке, Хан, а тебе нужно возвращаться в школу. И спасибо за материал.

Уголки губ Хаванны приподнимаются, и она наклоняется, чтобы обнять меня. — Конечно, у нас примерно одинаковый размер, так что все должно подойти. Там также есть кое-какие гигиенические принадлежности.

— Идеально.

— Так ты позвонишь мне после того, как немного отдохнешь?

— Ты будешь отвечать? — Я поднимаю бровь, и ее щеки краснеют. Я смотрю на своего отца, видя, что он увлечен тем, что говорит Роуэн, поэтому я наклоняюсь ближе к Хаванне и шепчу: — Он не знает, что ты общалась со мной по видео чату, не так ли?

Слезы наполняют ее глаза, и она сжимает губы.

— Мне так жаль. Я должна была как-то связаться с тобой, особенно в тот день. Я должна была… — Она смотрит вниз, и слезы падают.

— Хан.

Она поднимает взгляд, стыд застилает ее глаза.

— Мы поговорим позже, хорошо?

Она слегка улыбается и кивает.

— Вы знаете, мистер Ривера… — начинает Роуэн.

— Трик.

Губы Роуэна дергаются, и я слегка смеюсь. Он долго ждал, когда мой отец разрешит это.

— Трик, ты тоже можешь прийти. Я купил новый диван с тех пор, как Алек поджег мой старый, и он мягкий, как дерьмо.

Когда бровь моего отца приподнимается, и его взгляд останавливается на мне, я пожимаю плечами, а Роуэн игриво закатывает глаза.

Мой папа посмеивается.

— Человек, который не позволит ничему встать у него на пути, хороший человек, — дразнит он.

Хаванна что-то бормочет себе под нос. Его лоб морщится, но он снова смотрит на Роуэна.

— Спасибо, сынок, но у Хиллока есть небольшая студия на заднем дворе, чтобы я мог ею пользоваться, пока мы не найдем новое место.

— Хорошо, я ухожу. — Хаванна наклоняется вперед, чтобы обнять меня, и громко шепчет: — Мне лучше поторопиться и попытаться поймать того офицера на парковке. Даже у фальшивых офицеров есть наручники, верно?

Я смеюсь, и она подмигивает, направляясь к лифту для посетителей.

— Я уже ненавижу быть вдали от тебя. — Я тянусь к руке моего отца, и его глаза встречаются с моими, сердитое выражение на его лице разглаживается.

— Эй, — он наклоняется ко мне, — Ты никогда не узнаешь, как мне жаль, что мне пришлось так поступить с тобой. Но я здесь, и со мной все в порядке. Никуда не денешься.

Я киваю, и рука Роуэна опускается на мое плечо.

— Хочешь пойти со мной к Хиллоку? Там много места.

Я качаю головой.

— Люблю его, но мне будет удобнее в доме Роуэна.

— Правильно. — Он немного хмурится. — Уверен, что ты все еще хочешь покинуть больницу с Алеком…

— Мне нужно принять душ и немного поспать. И наверно всё-таки выпить кофе.

И мой папа, и Роуэн смеются.

— Хорошо. Если ты уверена, что не против моего ухода, я пойду.

— Чем скорее ты уйдешь, тем скорее ты сможешь устроить нас в новом доме.

Мой папа мягко улыбается.

— Позвони мне, когда доберешься туда?

— Так и сделаю.

— Хорошо, я приду утром и первым делом мы сможем еще немного поболтать, только вдвоем, пока Роуэн в классе. — Он смотрит на Роуэна. — Потому что спасение моей дочери от пожара не входит в список причин для оправданного отсутствия.

Роуэн смеется, а мой папа подмигивает.

— Хорошо, я ухожу. — Он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, а затем проносится мимо лифта, выбирая вместо этого лестничную клетку.

Медсестра сопровождает нас до самого спуска и выхода за дверь. Она даже ждет рядом со мной, пока Роуэн разворачивает свой грузовик, а затем мы направляемся к его дому. Как только мои глаза закрываются, Роуэн начинает шептать:

— Я хотел любить тебя так, как ты того заслуживаешь.

Я перевожу взгляд на него, но его глаза остаются на дороге.

— Я пытался. И как раз в тот момент, когда я подумал, что, возможно, падаю, все стало немного размытым.

Я ничего не говорю. Прямо сейчас он работает со своими собственными мыслями, и ему нужно, чтобы я услышала, что он хочет сказать.

— Когда Алек был рядом, это было странно, как будто я чувствовал притяжение между вами двумя, и это меня пугало. На мой взгляд, ты была моим другом, моим Оукли, и я не хотел делить тебя. — Его глаза на мгновение встречаются с моими. — Я думал, что, в конце концов, мы будем вместе, подумал, что это займет немного больше времени, чем ожидалось. Потом приходил Алек, и я паниковал, пытался заставить себя чувствовать то, что не мог заставить почувствовать, как бы сильно я этого ни хотел. — Он грустно улыбается. — Ты думала, что ты здесь одна, ждешь меня, Оук, но я тоже ждал себя. Я хотел хотеть тебя. — Я всегда заботился о тебе, больше, чем кто-либо другой, и до сих пор забочусь. Это не изменится. Но я думаю, что Алек был прав.

Мои брови приподнимаются,