— Всего-навсего трус…

Вокруг окаменевшего Дейоки стало пусто. Даже воины его рода отшатнулись от вождя, как от прокаженного. Только двадцать-тридцать самых преданных людей остались за спиной Дейоки, да и те нерешительно топтались на песке, стараясь незаметно для начальника отодвинуться подальше.

И лишь тогда Дейока догадался, какое унижение он испытал. Его зрачки постепенно набрякли и слились с густой сеткой красных прожилок, пронизавших белки глаз, и стало казаться, будто массагет глядит на удаляющегося Спантамано пустыми багровыми глазницами.

Он что-то прохрипел, но никто не разобрал его слов. А он сказал… впрочем, кто знает, что он сказал?

— Гонец из Кратера! — доложил Фердикка. Александр живо обернулся. Свет из окна, возле которого он сидел, ударил ему в глаза, и они ярко вспыхнули холодным огнем, будто под брови царю вставили зеленые стекла. Фердикке стало не по себе.

— Зови! — коротко приказал царь. Гонец вошел, как все гонцы всех времен и всех народов, запыленный, усталый, и сразу же, как полагается всякому гонцу, без лишних слов протянул повелителю свиток.

— Ступай.

Александр сорвал шнур и торопливо развернул папирус. По мере чтения его челюсти сжимались все крепче, и под конец лицо македонца стало жестким, сухим и угловатым из-за бугристо выступивших желваков.

— Кратер не поймал Спитамена, — глухо сказал он Фердикке. — Варвар успел раздать захваченный скот бактрийским селянам, примкнувшим к нему на юге, устроил под Бандом сражение, убил много людей Кратера и бежал.

— Куда?

— В пустыню.

Сын Филиппа оперся о ковер кулаком, стискивающим измятый свиток, и бессмысленно уставился в угол, из которого насмешливо глядел на царя глиняный согдийский идол.

— Не пускай никого, — приказал он Фердикке. — Я думаю.

Долго думал Александр. Как изловить этого Леопарда, да будь он трижды и еще много раз проклят? До каких пор метаться Спитамену по Согдиане и рвать Александра за бока? Надо схватить его, обезглавить, растерзать. Ибо, пока жив Леопард, македонцам не видать покоя ни при лучах солнца, ни при свете луны. Точно искра, подхваченная крутящимся вихрем, сверкает неукротимый потомок Сиавахша тут и там, и где бы он ни появился, повсюду вспыхивает пожар восстания.

А что если о Спитамене услышат племена других покоренных стран? А что если там объявится свой Спитамен? Сто своих Спитаменов? Тысяча своих Спитаменов? Мятеж охватит всю землю, по которой прошел непобедимый сын бога Аммона! Все пойдет прахом. Спитамен должен быть испепелен. И как можно скорей, пока он не поднял на ноги всю Азию. Испепелен! Но как? Разве не гоняются тысячи македонцев по пятам неистового Леопарда, да сразит его небесная стрела? Но его не берет никакая сила.

— А! — Александр ударил себя кулаком по голове. — Глупец! Не берет сила? Так возьмет коварство! Разве не найдется в отряде Леопарда какой-нибудь шакал, подобный Оробе?..

И человек, который всегда гордился благородством и утверждал, что сыну бога не подобает в борьбе с врагами прибегать к подлости, вскочил и забегал по комнате, радостно потирая руки. Наконец-то он нашел против Спитамена хорошее оружие.

— Эй, Оробу ко мне!

Ороба не заставил себя долго ждать. Готовый исполнить любое требование царя, он целыми днями слонялся по дворцу. Сатрап упал перед Зулькарнейном так умело и ловко, что ему позавидовал бы даже хитрый Дракил.

— Какие вести от Зары? — спросил Александр, сурово глядя сверху вниз на перепуганного наутакца.

Ороба пригнулся еще ниже. Если бы сатрап имел не два колена, а сорок, он упал бы сразу на все. Но так как старик не был сороконожкой, то ему пришлось лечь на брюхо. Он боялся, что македонцы накажут вместо Спантамано его, Оробу, — ведь Зара, дочь сатрапа, находится в стане врага.

— Я писал Заре! — простонал Ороба. — Но Спантамано ее не слушается. Говорят, этот страшный человек наложил на Зару оковы. Он истязает ее, как палач. Он поступает так из ненависти ко мне, твоему преданному слуге. О несчастная Зара! Увижу ли я тебя снова?

Наутакец зарыдал в голос, как женщина. Александр жестко усмехнулся и сказал:

— Тебе жалко ее? Так слушай…

И Зулькарнейн наклонился к уху сатрапа.

Энкиду, мой друг, мой младший брат,

Ты был со мною, когда мы подымались на горы.

Мы повергли и одолели небесного быка.

Мы убили Хумбабу, стража кедровой рощи.

Что за смертный сон тобой овладел?

Твой взор помутнел, и меня ты больше не слышишь!

"Поэма о Гильгамеше"

— О Варахран! — прошептал Спантамано, опустившись на колени перед свежим курганом.

Баро и другие соратники стояли полукругом позади вождя и молчали, опустив обнаженные головы. Слабый, но горячий ветер Черных Песков медленно трепал их длинные волосы, то ероша и поднимая их вверх, то бросая на суровые лбы или плавно относя в сторону, как хвосты диких степных коней. По бронзовым лицам, искаженным темными рубцами, текли, смешиваясь со слезами, крупные капли пота. Широко расставленные ноги до икр утопали в сыпучем песке, а тяжелые, как бы окаменевшие ладони застыли на рукоятях мечей. Люди казались великанами, превратившимися по воле злого духа Анхрамана в грубые, шершавые, исхлестанные ураганом и изъеденные непогодой гранитные утесы.

Мертвую тишину нарушало только приглушенное фырканье за бугром да ритмичные причитания жреца Алингара.

У замка Банд, где Кратер нагнал Спантамано и где произошла битва, в которой обе стороны потеряли много людей, голову чеканщика Варахраны раскроил свинцовый шар греческого пращника. Варахран упал на руки Баро; наутакец и вынес товарища из свалки, чтоб его не раздавили копыта взбесившихся коней. Уходя от погони, раненого три дня везли поперек седла. На коротких стоянках Алингар пытался как-нибудь привести несчастного чеканщика в себя, но не помогли ни целебные травы, ни самые чудодейственные заклинания. На четвертый день Варахран умер, так и не открыв глаз.

Хотя бы слово сказал, бедняга…

Смерть Варахрана перевернула душу потомка Сиавахша. Он так привык постоянно видеть чеканщика рядом, что у него не было и мысли когда-нибудь остаться без этого скромного и верного друга. Варахран держался незаметно, не употреблял во зло близость к потомку великих царей, и только сегодня Спантамано понял до конца, как много сделал для него простой человек, мастер Варахран. Это Варахран и Баро создали Спантамано — не того самонадеянного юнца Спантамано, который когда-то в Бактре распинался перед хитроумным Вахшунвартой (стыдно вспоминать!), а Спантамано-воина, о котором никогда не забудут люди.

И все же гибель преданного человека не остановила Спантамано на середине тропы, по которой он бесповоротно решил двигаться до конца. Она даже не испугала его, как пугает иных людей смерть близкого человека, тому, кто живет ради других, кто посвятил себя грядущему, смерть не так страшна, как это кажется. Наоборот, в потомке Сиавахша еще больше окрепла ненависть к Искендеру. Подгоняемый жгучей, неутолимой, изнуряющей жаждой мести. Спантамано во главе немногих оставшихся друзей мчался от колодца до колодца, от стоянки до стоянки, от кочевья до кочевья и взмахивал пикой с волосами Ширака.