— Обними же, Дракил, свою жену и поцелуй при всех, как полагается по обычаям Востока! — приказал Александр.

Дракил, без ума от счастья (он стал зятем сатрапа!), обхватил Зару толстыми руками и страстно поцеловал в теплый рот. Жирное «чмок» разнеслось по всему залу.

Александр опять взмахнул жезлом. Музыканты ударили по литаврам. Начался свадебный пир.

Покинем свет, — а миру хоть бы что!

Исчезнет след, — а миру хоть бы что!

Мы отошли, — а он и был и будет.

Нас больше нет, — а миру хоть бы что!

Омар Хайям, «Четверостишия»

Миновало восемьдесят лет. Немало воды утекло за это время из Вахша в озеро Вурукарта, немало событий произошло на земле.

На другой же год после убийства Спантамано македонцы осадили скалу Шаш-и-Михра, где скрывался жрец Вахшунварта. Не спасли осторожного бактрийца ни глубокие снега, ни крутые утесы. В ночной темноте, помогая себе железными кольями и льняными веревками, триста македонцев поднялись по обледенелому склону на вершину скалы и одним ударом опрокинули отряд Вахшунварты. Сам он сдался на милость победителей; его дочь, прекрасная Рохшанек стала женой Александра. Затем по доброй воле сдал свое горное гнездо Хориен. Так завершился поход на Согдиану.

Летом Александр отправился в Индию и спустя еще год разбил на реке Гидасп царя Пора. Он мечтал дойти до Ганга, но уже немного македонцев осталось к тому времени в живых, да и те были близки к полному отчаянию. Копыта лошадей стерлись от бесконечных походов по горам и пустыням. Затупилось оружие в многочисленных сражениях. Износились македонские и греческие хитоны. Разодрались в труднопроходимых лесах добытые на Востоке азиатские одежды. Семьдесят дней, не переставая, лил страшный тропический дождь. Буря срывала и уносила шатры, опрокидывала на стоянки громадные деревья. Людей трясла желтая лихорадка. Воины бряцали мечами и угрожали царю. И Александр повернул обратно. Через десять лет после начала этого небывалого похода македонцы вернулись к стенам Вавилона. Здесь, тридцати трех лет от роду, Александр умер, так и не завоевав даже сотой части мира. Захватить Азию оказалось не так легко, как разрубить мечом Гордиев узел.

После его смерти великое государство, которое он создал с таким трудом, распалось, как башня от землетрясения. Отпали от македонцев Бактрия и Согдиана. Дах Аршак, потомок тех дахов, которые помогали Спантамано, изгнали завоевателей из Парфин. Прав был старый Танаоксар — на смену одному пришли сотни тысяч Спантамано. И они-то и стали хозяевами своей страны.

Постепенно, один за другим, уходили в мрачное царство Аида все те, кто попирал землю Согдианы. Погибла в Пеллах, далеко от родины дочь Вахшунварты, красавица Рохшанек. Умер Ороба, смещенный Фердиккой, ставшим после Александра первым человеком государства. Исчезли, как дым, Птолеймаос Лаг, Аминта, Кратер, Мелеагр и другие сподвижники Александра, которые когда-то гонялись за Леопардом, или за которыми гонялся Леопард.

Лишь один человек из всех, кто видел живого спантамано, еще ходил по земле. То была Зара. Недолго блаженствовал с ней Дракил: хотя она и отличалась дивной красотой, на нее часто находило что-то непонятное, она становилась злой и кровожадной. Дракил терпел, пока войско стояло в Согдиане. Но когда македонцы выступили в поход на Индию, хитрый мегарец продал жену рябому Лаэрту. Лаэрт, разбогатевший благодаря пронырливости, вернулся домой, покинул Танагру и уехал в Сицилию, где обитали греческие колонисты. Здесь в городе Катане, он открыл притон. При первой Пунической войне карфагенян и римлян его убили наемники-самниты, возвращавшиеся со службы из Сиракуз. Зара осталась одна. Постепенно она одряхлела, состарилась.

Эту старуху знала вся Катана. Ей шел, кажется, девяносто восьмой год. С тупым лицом, приплюснутым носом и тонкими губами, вытянув длинную морщинистую шею, нищенка медленно и неуклюже, словно черепаха, ковыляла возле домов и протяжным голосом просила кусок хлеба. Но ее колотили палками и гнали отовсюду, ибо она была азиаткой. Дети швыряли ей в голову огрызки овощей. Собаки хватали за бока и раздирали и без того ветхий клетчатый плащ. Нищенка безропотно терпела удары и заискивающе улыбалась беззубым ртом в ответ на проклятия — она хотела есть. Когда ей ничего не давали, она рылась в кучах отбросов, добывала из них полусгнившие капустные листья и поддерживала ими свою никому не нужную жизнь. Совершенно позабыв родной язык, она в своих скитаниях по городу часто произносила по-гречески стихи из Эврипида:

А под землей так страшно… О, безумен,

Кто смерти жаждет. Лучше жить в невзгодах,

Чем в самой яркой славе умереть.

Точно жалкий полураздавленный червяк, ползала Зара по каменистым улицам чужого ей сицилийского города и молча переносила страдания. Но иногда, при восточном ветре, с ней происходила странная перемена. Старуха торопилась к гавани, садилась у бушующего моря и долго смотрела в сторону солнечного восхода. Волны, словно тараны, то откатывались назад, то яростно обрушивались на берег, и груды мокрых утесов тяжко вздрагивали и гудели, словно крепости при осаде.

Над скалистым хаосом прибрежных гор стремглав пролетали обрывки туч. И в шуме расходившегося моря слышался далекий, протяжный, долгий-долгий крик:

— Зара-а-а-а!..

Глаза безумной старухи начинали сверкать. Она вскакивала на свои кривые ноги, взмахивала клюкой и приступала к рассказу о гневном солнце юга, о сыпучих песках, о священных плясках у кочевых костров, и голос попрошайки напоминал тогда рычание леопардов, обитающих на ее далекой родине. Она повествовала о небывалых походах, погонях и засадах. Она с упоением произносила имена восточных царей. Она утверждала, что была женой великого человека. Но кто бы поверил этой дряхлой, лишившейся разума старухе?