Как только коммунисты скрылись в помещении, Павел Серафимович бросил метлу, быстро пошел к Варе.

– Нужно прятать картофель и свеклу, – сказала взволнованная дочка. – Это еще тяжелее, чем спрятать зерно.

– Надо предупредить Ольгу, – заметил отец, – а мы ночью что-нибудь придумаем.

– Я пойду к родителям, – произнес Василий. – Они сами не смогут спрятать, так я помогу.

– Оставайся там на ночь, – обратился к нему Павел Серафимович. – Мы с Варей сами справимся.

– Я могу детей забрать с собой, пусть дедушка с бабушкой поиграют с ними, – предложил Василий.

Варя не забыла о подруге – метнулась к Маричке, предупредила.

– Они хотят забрать последнее?! – возмутилась соседка. – И когда уже это закончится?! Кажется, конца-края не будет!

Оставалось решить, где устроить тайники. Не засветив лампу, в полной темноте, Варя с отцом перебирали возможные варианты. Варе было очень жалко овощей, особенно той маленькой свеклы, которую она тайком носила с поля. Вспоминалось, как рисковала, как было страшно, как утешала себя мыслью о том, что эти небольшие овощи смогут прокормить детей хотя бы несколько дней. Она решила придумать такой тайник, чтобы активисты его не нашли. Отец предложил опять закапывать в землю. Конечно, это была дельная мысль – зимой лучшего места для хранения невозможно и придумать. Но «буксиры» придут с кольями и опять будут тыкать ими в землю.

– Я не пойду копать мамину могилу, – предупредила Варя.

– А там уже негде, – ответил отец. – Можно выкопать несколько ямок за ними, в зарослях сливняка. Неужели будут искать между могилами?

– Можно и там, – согласилась Варя. – А еще можно в коровнике. Риск есть, но попробовать стоит.

– Можно по частям разбрасывать на чердаках домов, – рассуждал отец. – Там и там разложить понемногу. Что-то найдут, а что-то и нам останется.

– Точно! – осенило Варю. – На чердаке! Только не на нашем, а на чердаке сельсовета!

– Где?

– Никто не догадается искать чужую свеклу у себя! – весело сказала Варя. – Ночью там никого нет, лестница стоит на месте, вот мы и спрячем там! Если даже и найдут, то пусть докажут, что это мы спрятали!

– Но там же холодно, свекла не так боится морозов, а вот картошка может сразу померзнуть, – заметил отец.

– Можно положить мешки возле дымохода, – посоветовала Варя, – там теплее, а сверху еще чем-то накрыть.

– Где-то у меня был старый отцовский кожух, – вспомнил Павел Серафимович. – Он уже дырявый и потертый, если найдут, не жалко.

Дождавшись поздней ночи, Черножуковы оставили часть урожая в подвале, остальное разложили в мешки. Как и договаривались, закопали в разных местах за могилами и в коровнике. С огорода зашли, крадучись, в свой бывший двор.

– Я полезу, – сказал отец шепотом.

– Под вами будет скрипеть лестница, – возразила Варя. – Давайте мне мешок, я же легче.

Варя с мешком за плечами полезла по лестнице, открыла дверцы, которые вели на чердак. Хорошо, что новые хозяева не догадались повесить замок, – двери придерживала лишь деревянная задвижка. Пригнувшись, чтобы не удариться головой, Варя пошла по дощатому настилу. Его сделал отец, чтобы сушить лук, фасоль и кукурузу, рассыпав овощи на доски. Ощупью Варя нашла дымоход, примостила за ним один мешок, принесла второй, с картофелем, еще один с картофелем, с лущеной кукурузой. Сверху прикрыла кожухом. Она уже хотела спускаться, как вдруг вспомнила о тайнике, который сделала мать. Варя добралась до окошка в торце дома, присела на корточки, нащупала доски. Первая, вторая, третья… Есть! Двенадцатая была на месте. Варя ее проверила – доска держалась крепко. Улыбнувшись своей тайне, она спустилась по лестнице.

– Дверь закрыла? – спросил отец.

– Да, – кивнула она.

Варя подумала, что нужно рассказать отцу о тайнике, но что-то ее остановило. Скорее всего, отец о нем знал, но нужно ли ворошить прошлое и делать больно?

А ночью пошел снег. Большие лапчатые лоскуты сыпались с неба на землю, будто сама зима смилостивилась над людьми, разорвала небесную подушку, маскируя снегом человеческие следы.

Не смогли Черножуковы сохранить все овощи. В коровнике все же нашли тайник, вытащили свеклу, корзинами вынесли из сарая, забросили на сани. Находили то там несколько картофелин, то в другом месте – все забирали. Даже узелок с мукой не оставили, как слезно Варя ни просила. Опустел погреб, будто там ничего и не было. Но настоящим горем стало изъятие свиньи. Варя уже не плакала, лишь с грустью наблюдала, как опустошаются сараи, погреб, кладовые. Активисты не побрезговали даже курами, которых оставалось в хозяйстве несколько штук. Утешало только то, что не нашли тайников в могиле и около нее. Побывали ли «красные буксиры» на чердаке сельсовета, Варя не знала. Еще хуже дела были у Марички. Навзрыд плача, подруга рассказала, что у них изъяли весь скот за неуплату налогов в полном объеме.

– Корову, – безутешно плакала Маричка, – последнюю нашу надежду забрали! Что теперь делать? Как жить? – сокрушалась она.

Варя не знала, чем утешить подругу, лишь пообещала по возможности давать молоко для маленькой Сонечки. Сказала Маричка и то, что сам Михаил выводил корову со двора на веревке.

– Он издевался над нами, – сказала Маричка, – обозвал подкулачниками кулака Черножукова.

Варя приложила палец к губам, показала глазами в сторону отца – молчи, мол, – но было поздно. Руки Павла Серафимовича сжались в кулаки так, что побелели суставы. Он нахмурил брови и скривился, будто его ударили больно-больно. Так и окаменел за столом: бледный, хмурый, погруженный в себя.

– Папа, я пойду провожу Маричку, – нашлась Варя, так как подруга перестала плакать, лишь растерянно моргала.

Отец слегка вздрогнул всем телом, будто проснулся.

– Иди, Варя, – хрипло сказал он, не поднимая глаз. – Можешь дольше побыть у соседей. Я сегодня собирался сходить с детьми к Оле, вернусь – уложу их спать. Иди, не волнуйся. Все будет хорошо.

– Может, и я с вами пойду? – спросила она, опасаясь оставлять отца в одиночестве в таком состоянии.

– Я же не один остаюсь, – будто прочитав ее мысли, ответил отец. – Разве твои шалуны позволят мне грустить? – сказал он, и лицо его осветила едва заметная улыбка.

Немного успокоившись, Варя пошла к Маричке. Она и так мало с кем общалась, а в селе новости ежеминутно. Только и разговоров, что об изъятии еды. Оказывается, активисты забирали не только скот в счет налогов, но и сало из бочек. Не гнушались ни козами, ни овцами, ни кролями. Если находили кусок мяса – изымали. Выгребли все: картофель, свеклу, кукурузу забирали и лущеную, и в початках, и даже кукурузную муку. Выносили из хат и мешочки с сухарями. Варя узнала, что у Андрея изъяли все сало и мясо – те недавно закололи поросенка, забрали корову и даже подсвинка, которого семья собиралась докормить до весны. Когда пришли к Богдану Коляденко, опять запугивали: «Или иди в актив, или все заберем». Парень сказал, что не может. Он до последнего надеялся, что у комсомольца и колхозника не заберут единственную кормилицу сестер-двойняшек, трехлетнюю дойную козу. Напрасно. Изъяли козу, выловили кур и петуха, повезли со двора под плач матери и испуганные крики девочек. Кто из людей открыто угрожал активистам, кто слал вдогонку проклятия коммунистам и комсомольцам, а в основном крестьянами руководил страх, они страдали молча, зная, что уже никакая сила не остановит разгульных «буксиров» – на их стороне был закон, значит, и сила. Запуганные люди заботились об одном: где спрятать то, что осталось, и что есть завтра.