Тихомиров, конечно же, вспоминает ту же сцену, которую воскрешаю я.

— Да, — подтверждает, звуча еще глубже. — Выглядишь, как женщина. Пахнешь, как женщина. Ощущаешься, как женщина. И являешься женщиной. Моей женщиной, принцесса Аравина.

Улыбаюсь и с видимой легкостью проталкиваю следующую часть того диалога:

— Я знаю следующий вопрос.

— Хорошо, что знаешь, — выдыхает Миша с тем же скрытым смыслом. — А я бы хотел знать ответ.

Наконец, решаюсь заявить, что он тот же, что и два с половиной года назад. Но… В этот момент нас окликает Егорка.

— Мама! Папа! Идите сюда!

С трудом разрываем зрительный контакт. И идем, конечно же. Сыну отказывать нельзя. Да и странно бы выглядело перед другими.

Хорошо, что за столом есть кому говорить. Напряжение сохраняется лишь между нами с Мишей. Но Егор быстро устает и начинает сам проситься спать. Пользуясь возможностью сбежать, забираю его у дяди Тимура, желаю всем доброй ночи и ухожу.

У подножья лестницы замечаю, что Миша идет за нами. На пару секунд замираю, пока он приближается. Жаль, сказать ничего не могу. Поэтому возобновляю движение. Поднимаюсь на второй этаж, в надежде на то, что там получится ослабить сковавшее тело напряжение.

Непобедимый не отстает. Заходит за нами в комнату. Закрывает дверь. Пока я опускаю Егора на кровать, ничего не говорит.

— Читать будем? — обращается к сыну, когда я уже укрываю его одеялом.

— Угу… Читай… — бормочет малыш и сразу же закрывает глазки.

Миша не успевает даже книгу открыть, как в образовавшейся тишине расходится тихое сопение. Встает, откладывает книгу и поворачивается ко мне. Я тут же наклоняюсь и, расстилая вторую кровать, делаю вид, что тоже готовлюсь ко сну.

— Оставь, — приказывает тем самым тоном, который раньше меня так часто раздражал.

А теперь и не знаю, как реагировать… Выпрямляюсь и, встречая его взгляд, застываю.

— Давай поговорим, Полина. У меня, — указывает на дверь. — Пришло время расставить все точки.

С трудом киваю. Миша шагает в свою спальню. Я за ним.

Непобедимый

— Иди сюда, — едва оказываемся вдвоем в полумраке спальни, голос без моего на то влияния садится.

Чтобы как-то сбавить растущий накал, веду Полину на лоджию. Вдыхая прохладный ночной воздух, не сговариваясь, стынем взглядами на безмятежно катающем пенные воды океане. Что-то подобное сейчас происходит и внутри меня.

— Красиво, — выдыхает принцесса Аравина.

И я переключаю все свое внимание на нее. Хочется сказать, что красивее ее здесь ничего нет. Но в этот самый миг не получается. Наверное, это не то, с чего бы я хотел начать. Весь день готовился, понимая, что именно этот диалог в конечном итоге станет решающим.

Едва Полина поворачивается, шагаю и по привычке фиксирую ее у перил. Она прерывисто вздыхает и замирает.

— Я сейчас буду говорить, возможно, тебе покажется, что сухо, но это не потому, что эмоций нет, — озвучиваю первым делом. — Если хочешь знать, внутри я киплю. Из-за тебя, принцесса, — выдерживаю небольшую паузу, когда она отводит взгляд. Жду, чтобы снова посмотрела в глаза. Вести диалог без зрительного контакта считаю бессмысленным. А Полина долго собирается с духом. Несколько раз переводит дыхание, облизывает губы, кусает… Бурление внутри меня нарастает. Я не удивляюсь. Начинаю даже привязываться к этому процессу. Жду лишь того, чтобы принцесса Аравина подняла взгляд. Когда она это делает, машинально блокирую свежий рывок эмоций. — Я не привык выдавать свои чувства в тот момент, когда нужно действовать на результат. Расслабляюсь, либо когда все спокойно, либо… — ненамеренно прожигаю ее взглядом, доводя до дрожи, которую замечаю, и сам скатываюсь к тому же. — Либо когда накапливается столько, что выплеснуть необходимо. Физически.

Полина краснеет и судорожно тянет кислород.

— Если обижал в такие моменты, искренне прошу прощения, — выдыхаю это и застываю. Вынужденно прочищаю горло, когда в нем стынет хрип. — Первый раз… После разлуки… — сам поражаюсь тому, каким рваным становится поток речи, который обязан быть ровным и непрерывным. — Я не должен был применять силу, — заключаю, наконец. — То, что случилось в ту ночь — мне самому трудно уложить в голове. Признаю, что полностью лишился контроля. Руководствовался только эмоциями. В тот момент они, едва ли не впервые в жизни, взяли надо мной верх.

Забываю, что собирался дальше говорить, когда Полина вдруг в каком-то резком порыве обвивает меня руками и прижимается к груди. Хрупкая, а по ощущениям кажется, что этими движениями сдавливает и крошит какую-то мощнейшую, но такую уязвимую глыбу, которая находится внутри меня за толщей не успевающей срастаться брони.

— Миша, у меня от тебя… — непонятно, что сказать пытается. Срывается и замолкает. Слышу, как часто дышит. Ощущаю, как дрожит. — Миша, обними меня крепче… — шепчет после паузы. Машинально выполняю эту просьбу. — Еще сильнее, Миша… Сильнее…

— Выдержишь?

Сам не знаю, кого в действительности спрашиваю. Ее или себя?

— Да… Выдержу, — заявляет Полина уверенно. — Мне тоже сказать кое-что нужно…

— Говори.

— Я очень жалею о том решение, которое приняла тогда… — бормочет быстро, но вполне разборчиво. Меня уже не волнует, что в глаза не смотрит. Хватает и без того — волной эмоций перекрывает дыхание. — Два года назад… Я должна была тебе сказать о беременности.

Самому все еще больно об этом думать и принимать факт сокрытия рождения моего ребенка. Но вместе с тем я понимаю, что единственный путь к спасению наших с Полиной отношений — это полное прощение, принятие и отпущение прошлого.

— В этом есть и моя вина. Я слишком много требовал, игнорируя твой возраст и твои желания, — выдаю, как всегда, сдержанно. Излишки напряжения выплескиваю после, с шумным отрывистым вздохом. — Я всегда знал, что хочу связать свою жизнь с тобой, принцесса Аравина. Задолго до того, как озвучил свои намерения. И, чтобы ты не думала, в этом стремлении руководствовался не только выгодой, но и чувствами, о которых, как оказалось, не умею говорить, — озноб по коже несется, когда удается расписаться в собственном бессилии.

— Как жаль, что мы друг друга не поняли… — выдыхает Полина с дрожью. Выпрямляясь, наконец, откидывает голову назад и смотрит мне в лицо. Глаза блестят. Выдают такое количество эмоций, которое мне сложно переживать. Как же она сама с ними справляется? — Толку, что я умела и умею говорить о любви… Недостаточно говорить, Миша. Теперь я это понимаю. Есть ситуации, исход которых решают поступки. Вот в них я лажала и продолжаю лажать… Ты ведь сказал то, что я ждала, а меня так накрыло… То ли много, то ли мало стало… — дрожит так сильно, что закончить не может. Замолкает, чтобы совладать с собой и иметь возможность перевести дыхание. Слабо у нее получается. А я вдруг понимаю, что помочь не могу. Сам с трудом справляюсь. — Миша… Миша… Давай как-то мириться! Потому что я… М-м-м… Боже… — тарабанит отрывисто, но в тоже время так быстро, что я не успеваю осмысливать. — Миша! — с таким апломбом вновь акцентирует все мое внимание на себе, что я вполне осознанно дышать прекращаю. — Если я пообещаю не вымогать у тебя слова, ты можешь пообещать быть снисходительным к моим действиям?