Но по возвращении Конер тучи снова расчистились. Увлечение Пудовкиным помогло ей заглушить в душе давнюю, неотвязную и изнурительную страсть к бывшему партнеру по танцам Еичи Нимуре. Однажды Конер с удивлением заметила, что смеется над «пылким любовным письмом» от Нимуры, – и вдруг поняла, что нашла свой путь. Она вознамерилась «создать первый великий советский танец». Хотя постоянно возникали трудности с контрактами, конфликты с пианистом и прочие мелкие неприятности, терзавшие довольно хрупкие нервы Конер, те майские недели, по-видимому, ознаменовали важный поворот и в ее творчестве, и в отношениях с Пудовкиным.

Дни за городом! Солнце, трава, деревья, вода и любовь!! Да, дни невероятного счастья с Кином [Пудовкиным]. Безоблачные. Дни настоящей красоты и истомы. Наконец-то я по-настоящему узнала, что такое физическая любовь. Кин уважает меня как человека и как личность, а не просто видит во мне любовницу. Мы делимся идеями и планами[486].

Однажды вечером Пудовкин посвятил ее в сюжет сценария, над которым работал («он не мог польстить мне больше, когда окунул меня в самую гущу своей работы», – отметила она). Но Конер не суждено было играть лишь роль музы при Пудовкине: отчасти он привлекал ее именно тем, что их связь служила для нее творческой, профессиональной, эмоциональной и – в придачу к прочему – физической подпиткой. По мере того как ее роман с Пудовкиным обретал все более прочную почву, она все больше уверялась в том, что ее мечта обязательно сбудется:

Что касается моей работы, мое величайшее желание, моя мечта почти осуществилась. У меня появится школа, и содержать ее будет русское правительство… Ведь за этим я и ехала в Россию. Чтобы завершить то, что начала Дункан. Творить великое новое искусство. «Искусство пролетарского танца». Учиться самой и преподавать другим. В школе будут учить не только танцу, но и всем смежным видам искусства: музыке, живописи, ваянию и литературе. Из «красной» балерины мы сделаем творческую разумную личность, которая будет относиться к танцу не как к фокусу, а как к искусству[487].

Ее пригласили на ужин к художнику-портретисту Андрею Гончарову. Там же присутствовал Пудовкин, а с ним и жена – Анна Николаевна Земцова, известная актриса и киновед. Конер сочла ее привлекательной и умной женщиной, но не увидела в ней угрозы для себя. «Зато, по сравнению с ней, я была чрезвычайно весела, радостна и уверена в себе». Пудовкин весь вечер почти слова не проронил. «Я сравнивала юность и зрелость: искру – с тусклотой, грациозность – с резкостью, жизнь – с оцепенением», – записала Конер в дневнике.

26 июня, в Свердловске, Конер встретила свое 23-летие. «Годы идут, и все же для двадцатитрехлетней я уже увидела и сделала очень многое», – подытоживала она. Присущее молодости рвение и укрепило ее надежды и, возможно, смягчило удар, когда она пришла к выводу, что все-таки ее московской школе не бывать. Пока Конер все еще ожидала решения, ей поступило предложение: преподавать танец в Государственном институте физической культуры имени П. Ф. Лесгафта в Ленинграде – учреждении, в учебной программе которого имелось нечто, наиболее приближенное к современному танцу в России.

Физическая культура, или физкультура, была в Советском Союзе одной из немногих арен для того движения, которое в США отнесли бы к категории современного танца, – особенно после того, как в апреле 1924 года, когда государство попыталось централизовать систему образовательных учреждений, оказались закрыты почти все частные танцевальные школы (школа Дункан стала одним из немногих исключений). Физкультура привлекала внимание к культурным сторонам движения, особенно гимнастики, которая «учит не только дисциплине и самоконтролю, но и синхронности – благодаря групповым упражнениям, способным, как считается, объединять и сплачивать людей»[488].

Несколько недель Конер мучилась сомнениями: принимать ли ей приглашение от Лесгафтовского института? Ведь если она его примет, значит, с планами открыть собственную школу придется повременить или вовсе от них отказаться. А еще – придется разлучиться с Пудовкиным. Однажды вечером она позвонила ему, чтобы посоветоваться, и он, поскольку ему нездоровилось, не приехал сам, а позвал ее к себе. Так Конер провела вечер у Пудовкиных, общаясь с обоими супругами. Она изливала им свои тревоги и сомнения, а под конец залилась истерическим смехом – над всем происходящим. «Анна Николаевна очень меня жалела, конечно же, не понимая сути дела», – записала Конер в дневнике[489]. В итоге она решила принять предложение из Ленинграда, потому что работа в Институте физкультуры позволила бы ей развиваться и как танцовщице, и как преподавательнице танца. Собственно, настоящее развитие Конер на хореографическом поприще в Советском Союзе началось только после того, как она поступила на работу в Лесгафтовский институт. При этом Конер так и не поняла, что, поступив туда, она стала непосредственной участницей сталинской программы, нацеленной на милитаризацию советской молодежи[490].

Физическая культура и «Новый советский танец»

Институт физической культуры носил имя Петра Францевича Лесгафта – создателя научной системы физического воспитания в России, биолога, социального реформатора и теоретика, который уделял особое внимание спорту как средству «социального освобождения женщин». Институтская учебная программа включала в себя гибридные проекты развития физической культуры и расширения женских возможностей при Сталине. Главной целью института было определение способов, которыми можно «рационально использовать физические упражнения для повышения производительности», а к середине 1930-х в число его задач вошла и военная подготовка. Физкультура одновременно способствовала становлению «человека с гармонично развитыми умственными и телесными силами», повышала трудоспособность рабочих и приучала молодежь к дисциплине, делала ее боеспособной.

Танец, которому обучали как разновидности физкультуры, должен был выглядеть коллективным, энергичным и максимально понятным для масс; эти же идеи в целом исповедовали сторонники движения революционного танца в США, а еще они заметно перекликались с характером тоталитарных массовых танцев в нацистской Германии, где Ausdrucktanz (экспрессивный танец) стал частью политических зрелищ. В Советском Союзе массовые зрелища тоже делались все более привычной частью общественной жизни; ужесточение «чисток и политических репрессий в отношении советской элиты» сопровождалось «новой вспышкой праздничного веселья»[491].

В сталинскую эпоху, особенно в середине 1930-х годов, советская идеология выдвигала на передний план две женские ипостаси – с западной точки зрения, конкурировавшие между собой. С одной стороны, поощрялось замужество и материнство. С другой, истории профессиональных успехов женщин – в таких разнообразных областях, как «авиация, оборона, сельское хозяйство, промышленность и спорт», – указывали на передовой характер страны. В культуре сталинского времени молодых женщин широко прославляли как полноправных участниц индустриализации и подготовки к войне, которая казалась все более неминуемой. Парады физкультурников, на которых женщины демонстрировали силу, ловкость, гибкость и ритмичность движений, можно считать постановочными зрелищами, однако новые советские женщины участвовали в них с подлинным энтузиазмом. Иными словами, массовые демонстрации коллективного единства при Сталине вполне могли быть проявлением искренних чувств, пусть даже сами эти действа устраивались по распоряжению властей. В этом отношении весьма показательны композиции, которые придумывала Конер для своих студентов-лесгафтовцев.

Преподавание в институте поглощало много времени и отнимало все силы, но и невероятно стимулировало. В качестве учебных материалов Конер использовала фильмы, а также водила студентов в музеи и на концерты. Государство платило студентам стипендию, так что они могли не работать и не отвлекаться от учебы. Они были сосредоточенны, энергичны и полны воодушевления. Более того – они казались новыми людьми.

Ленинградские ученики – юные и свежие, это новый тип молодежи – советская молодежь. Из них так и бьют ключом энтузиазм, жизнь и энергия, у них есть и желание работать, и силы для достижения целей. Их переполняют амбиции.

Особенно заразителен был задор девушек. Конер была ненамного старше своих студенток и ее наверняка завораживал «культ героинь», выставлявший новую советскую женщину «раскрепощенной представительницей прогресса и модернизации»[492].

В одной советской газете рассказывалось о том, что Конер преподавала вдохновленные Фореггером «танцы машин», но сохранились фотографии, показывающие, что у Конер имелись и более органичные концепции «нового советского танца». На снимках, сделанных,