Парижа» – балет, считавшийся революционным, но была разочарована. «Нельзя вызвать новую эмоциональную реакцию, цепляясь за старый упадочнический стиль», – заметила она. В конце января она уже задумывалась о своем будущем в России, надеясь остаться там подольше. Хотя Конер никогда не испытывала «серьезного активного интереса к совершенствованию танцевального искусства», она все же считала, что «Россия нуждается в новой форме танца». После долгого разговора с Валей – приставленной к ней переводчицей и организатором гастролей – Конер размышляла о том, что советский танец

обычно имеет четко очерченную тему, но пользуется устаревшей формой. Моя задача – свести их воедино, и я это сделаю. Все планы, которые я безотчетно вынашивала, сами собой осуществились, и я надеюсь, что так будет и впредь. Моя жизнь принимает совершенно новый оборот[480].

Конер пригласили на вечер в гостинице «Астория», и там она оказалась за столом рядом с кинорежиссером Всеволодом Пудовкиным и поэтом, драматургом и сценаристом Натаном Зархи. Пудовкин говорил по-английски, что стало большим подарком для Конер, уставшей от постоянных попыток изъясняться по-русски, и они с Конер протанцевали вместе «весь вечер». «Трудно поверить, что ему уже под пятьдесят». Спать она легла только в шесть утра. «И зачем дни такие короткие», – сетовала она. Конер и Пудовкину предстояло провести вместе еще много вечеров за танцами и нескончаемыми разговорами.

Разговоры до глубокой ночи, танцы, культурная деятельность и преподавание – все это, похоже, наполняло Конер энергией. Она давала уроки двадцати пяти учителям танцев, обучая их «восточному стилю», «испанскому стилю», «фокинскому стилю» – и своему собственному.

Люди приходили в восторг. Для этого я и приехала в Россию. До отъезда отсюда я буду заниматься балетом и создам собственную школу. Я намерена добиться своей цели, такая возможность представляется раз в жизни.

На одном балетном представлении директор театра предложил ей провести учебный курс в балетной школе Мариинского театра, где когда-то преподавала Павлова. Конер не ожидала, что ее заветная мечта сбудется так скоро.

Притом что Конер не видела в советском танце ничего вдохновляющего, ее глубоко трогали другие стороны жизни в России. Она посетила фабрику и пришла в полный восторг: ее восхитили и огромные станки, и увлеченность рабочих. В ее дневнике можно обнаружить длинное восторженное описание доменной печи: «Когда ее достроят, в ней будет отливаться новый мир Советской России». Это посещение произвело на Конер «неизгладимое впечатление». Как и Дункан, ее до глубины души тронуло зрелище Первомайского парада: когда прошел Сталин, «по воздуху будто пробежал электрический ток», площадь вся так и гудела от ритмичного шага демонстрантов. Конер записала, что Красная площадь «внушает трепет», и назвала «Утопией» парады, красные флаги и оркестры.

Разговоры с Пудовкиным тоже были чрезвычайно плодотворными. «Он – странный, взбалмошный, но блестящий человек, он очень вдохновляет меня». А еще через два дня она отметила, что во время концерта, который давала в тот вечер, сама произвела на Пудовкина «колоссальное впечатление», и с волнением пересказала свою беседу с ним и с Зархи «о том, как нужно подходить к тематическому материалу». Этот разговор взбудоражил ее.

Я чувствую огромное вдохновение, меня охватил новый порыв к работе. Я начинаю откликаться на этот порыв, и у меня есть мощное ощущение, что я пробуду в России гораздо дольше, чем изначально планировала. Возможно, я даже останусь здесь навсегда, –

писала она. Пудовкин, который уже становился одним из главных кинорежиссеров сталинской эпохи и которого позднейшие исследователи обвиняли в том, что он «поставил своей огромный талант целиком на службу партии», убедил Конер в том, что ее творчество приблизит осуществление целей революции[481].

Двухмесячный срок заключенного контракта подходил к концу, но Конер поняла, что пока не хочет покидать Россию:

Медленно, но верно я убеждаюсь в том, что Россия – подходящее для меня место. Такое место, где я сама могу творить свое будущее. Здесь есть и вдохновение, которое мне так нужно, и возможности, которые мне необходимы.

И все же она чувствовала, что чего-то в ее жизни недостает:

Есть еще кое-что… Мне нужно найти спутника. Это просто неестественно – и дальше жить без человека, на котором можно было бы сосредоточить свои симпатии, без человека, который вдохновлял бы меня[482].

Собственно, к тому времени она уже явно увлеклась Пудовкиным, который был не только вдвое старше ее, но к тому же и женат. «Похоже, он весьма заинтересовался мною», – осторожно сообщила она своему дневнику после дня, проведенного в «чистейшей радости» среди «заснеженных холмов за городом, на морозном воздухе и в приподнятом настроении», – дня, завершившегося ужином. «Но можно ли верить в мужскую искренность? Мужчину мгновенно привлекает гибкое тело, а потом он так же мгновенно увлекается другим телом». Она пообещала самой себе, что «будет осмотрительна и не наделает глупостей, как раньше». Конечно же, она просто обманывала себя.

Если закрутить роман с женатым мужчиной она пока не решалась, то на профессиональном поприще мчалась вперед во весь опор. Представление, состоявшееся 19 февраля, стало частью программы, призванной изучить направления танца в связи с «обучением массовому танцу в СССР». Разработанный Конер «Танец томленья» – «современный танец под аккомпанемент ударных, с использованием китайских гонгов и колокольчиков», широко обсуждался и критиковался: «Все сходились на том, что я – настоящая артистка и к тому же прекрасная музыкантша, а еще у моих номеров превосходное техническое оснащение». Кинорежиссер Сергей Эйзенштейн, член комитета, в частной беседе очень хвалил ее. «Я намерена серьезно взяться за работу и создать здесь группу, – записала Конер после проведенного семинара. – Я начинаю четко видеть свой план и порядок дальнейших действий и т. д.»[483].

На составление нового контракта ушло несколько недель, но тем временем Конер продолжала выступать. Наконец, был подготовлен договор, гарантировавший ей самую высокую оплату, какая только была возможна. Работа была изнуряющая, а условия работы – далеко не идеальны. И все-таки она регулярно выступала перед восторженной публикой, продолжая созревать как артистка. Она очень хотела увидеть другие города Советского Союза и познакомиться с его многоликой культурой[484].

А еще она влюбилась – «вопреки собственному благоразумию». Впрочем, у Пудовкина было множество достоинств:

Это человек, заслуживающий восхищения и уважения, у него есть чему поучиться. Я чувствую, что я для него – не только тело, не только предмет, приносящий приятные ощущения. Он уважает меня как личность и как артистку. Разговаривать с ним! Тонуть в бешеном восторге! В жарком вздымающемся пламени творчества! Обмениваться мыслями и вдохновением!

Она клялась себе, что, если этот роман обернется горечью, она всегда сможет «утопить [горе] в поту труда». А неделей позже неудачное выступление напомнило ей о том, что работу все-таки нужно ставить на первое место:

Любовь, удовольствие, счастье – все это должно быть вторичным и только альтернативой, никогда не главным делом… Мне нужно работать, работать, работать! И я хочу работать. Я жажду творить новое, лучшее, великое[485].

Конер отправилась в месячное гастрольное турне и, оказавшись на окраинах Сибири, сделала своей базой Свердловск (Екатеринбург). Она побывала в городах, «куда редко приезжали русские танцоры». Однажды ей довелось выступать на цирковой арене в Челябинске, и она опасалась, как бы лев, сидевший в одной из клеток за кулисами, не зарычал прямо во время ее представления. Прошло несколько недель, и Конер устала. Она жаловалась на бездействие и глупость окружающих. «Я схожу с ума, теряю контроль над собой, – размышляла она. – Я просто комок дрожащих, измученных нервов. О! Я так больше не могу. Это невозможно». Даже долгожданное письмо от Пудовкина не успокоило ее. Она с большим трудом раздобывала съедобные продукты, ощущала слабость и усталость. У нее под мышкой образовался нарыв, так что трудно стало двигаться. Ей было одиноко, она чувствовала неприкаянность и утомление и мечтала поскорее