Махмуд был прирожденным оратором, его речи завораживали. Мощным, четким голосом он выдавал короткие, рубленые фразы, простые объяснения, утверждения, звучавшие как истина в последней инстанции. Хасан подозревал, что примерно то же самое Махмуд говорит своим воинам. Он припомнил утонченные разговоры о политике в Оксфорде и Люксембурге; сейчас ему казалось, что, несмотря на образованность и начитанность, эти люди понимали гораздо меньше, чем Махмуд. Конечно, международная политика – дело сложное, и за всей этой ситуацией стоит нечто большее, чем нефть, но все же в глубине души он считал, что Махмуд прав.

Они присели в тени смоковницы. Перед ними простирался пустынный, тусклый, ровный пейзаж. На ослепляюще синем небе – ни облачка. Махмуд откупорил бутылку воды, Хасан отпил тепловатую жидкость и поинтересовался, не хочет ли тот править Палестиной после разгрома сионистов.

– Я убил кучу народа, – сказал Махмуд. – Сперва собственноручно: ножом, винтовкой, гранатой. Теперь я разрабатываю планы и отдаю приказы – и все равно продолжаю убивать. Это грех, но я не раскаиваюсь и не испытываю угрызений совести. Даже если мы по ошибке убьем детей или арабов вместо солдат и сионистов, я подумаю: «Это повредит нашей репутации», а не «Это погубит мою душу». На моих руках кровь, и я не смою ее – даже пытаться не буду. Есть такая книга – «Портрет Дориана Грея». В ней рассказывается о человеке, который вел порочную жизнь, следы которой должны были отпечататься у него на лице – состарить, добавить морщин, мешков под глазами от разрушенной печени и венерических заболеваний. Однако с годами герой остается таким же юным, будто он нашел эликсир вечной молодости. А в запертой комнатке на чердаке дома хранится портрет героя, который стареет вместо него и постепенно приобретает все более страшные черты. Знаешь такую историю? Англичане придумали.

– Видел фильм, – ответил Хасан.

– Я прочел книгу, когда был в Москве. Хотелось бы и кино посмотреть. Помнишь, чем все кончилось?

– Конечно. Дориан Грей уничтожил портрет, и тогда все болезни обрушились на него, и он тут же умер.

– Да. – Махмуд заткнул бутылку пробкой и невидящими глазами уставился куда-то вдаль, поверх коричневатых холмов. – Когда Палестину освободят, мой портрет будет уничтожен.

Некоторое время они сидели молча, затем встали и направились обратно в город.

В сумерках, перед самым комендантским часом, в маленьком домике собрались несколько человек. Кто они такие, Хасан не знал: может быть, местные лидеры движения, или просто знакомые, к мнению которых Махмуд прислушивался, или постоянные члены военного совета, жившие поблизости.

Женщина подала гостям рыбу, хлеб и водянистое вино. Махмуд изложил присутствующим идею Хасана. Оказалось, что он продумал более тщательный план: угнать «Копарелли» и устроить засаду на евреев. Те поднимутся на борт, рассчитывая на обычную команду и вялое сопротивление, – тут-то их и ждет бесславный конец. Затем фидаи доставят судно в североафриканский порт и пригласят всех полюбоваться трупами сионистских бандитов. Владельцам груза предложат выкупить его за полцены – миллион долларов.

Развернулась долгая дискуссия. Часть группы, очевидно, не одобряла политику Махмуда по перенесению театра военных действий в Европу, и угон судна рассматривался ими как продвижение той же стратегии. Они предлагали просто созвать пресс-конференцию в Бейруте или Дамаске и обнародовать замысел израильтян перед мировой прессой. Хасану такой план показался несерьезным: обвинения – это мелко, к тому же демонстрировать надо не беззаконие израильтян, а мощь фидаев.

Все высказывались на равных, каждого Махмуд внимательно слушал. Хасан сидел тихо, наблюдая за людьми, которые выглядели как крестьяне, а разговаривали как сенаторы. Он и надеялся, и одновременно боялся, что они примут его план: с одной стороны, исполнятся наконец мечты последних двадцати лет, с другой – придется участвовать в настоящем деле – сложном, рискованном и кровавом.

В конце концов Хасан не выдержал и вышел во двор. Присев на корточки, он вдыхал запахи ночи и гаснущего огня. Немного погодя послышался тихий гомон – видимо, голосовали.

Из дома вышел Махмуд и присел рядом.

– Я послал за машиной.

– Да?

– Поедем в Дамаск, сегодня же. У нас много дел. Это будет самая крупная операция за всю нашу историю, и начинать надо прямо сейчас.

– Значит, решено?

– Да. Фидаи угонят судно и украдут уран.

– Да будет так.

Давид Ростов всегда принимал свою семью в малых дозах; чем старше он становился, тем меньше становились дозы. Первый день отпуска прошел замечательно. Он приготовил завтрак, они гуляли по пляжу, а после обеда младший сын Владимир провел сеанс одновременной игры в шахматы на трех досках и всех победил. Потом они весь вечер сидели за ужином, делясь новостями и попивая вино. На второй день было неплохо, но без восторгов, на третий день компания окончательно приелась друг другу. Володя вспомнил, что он – юный гений, и уткнулся в книжки, Юра принялся слушать свою дурацкую западную музыку на магнитофоне, попутно споря с отцом о поэтах-диссидентах, а Маша перестала краситься и осела на кухне.

Поэтому когда из Роттердама вернулся Ник, успешно установивший «жучки» на «Стромберге», Ростов воспользовался предлогом и вернулся в Москву.

Ник доложил, что «Стромберг» сейчас находится в сухом доке – судно готовили к продаже «Сэвильской судоходной компании». Ему не составило труда проникнуть на борт под видом электрика и спрятать на носу мощный радиомаяк. На выходе его остановил прораб, поскольку никаких работ по электромонтажу в тот день не планировалось, но Ник вывернулся: мол, раз работу не заказывали, то и платить за нее не заставят.

С этого момента при включенном электричестве (то есть все то время, пока судно находилось в море, и большую часть времени в доке) маяк каждые полчаса будет посылать сигнал – до тех пор, пока судно не пойдет ко дну или его не разберут на металлолом. Теперь, куда бы «Стромберг» ни поплыл, в Москве смогут установить его местоположение в течение часа.

Ростов выслушал Ника и отправил сотрудника домой. Достаточно работы. Ему не терпелось увидеть Ольгу и посмотреть, что она будет делать с вибратором, который он привез ей в подарок из Лондона.

В израильской морской разведке служил молодой капитан по имени Дитер Кох. Именно он должен был отплыть на «Копарелли» из Антверпена вместе с грузом желтого кека в должности судового механика.

Дикштейн прибыл в Антверпен, имея весьма смутное представление о том, как достичь этой цели. Из отеля он позвонил местному представителю компании, владевшей «Копарелли».

«Вся жизнь в отелях – отсюда меня когда-нибудь и вынесут», – подумал он, дожидаясь соединения.

Ответил женский голос.

– Говорит Пьер Бодэр. Соедините меня с директором.

– Минутку.

– Да? – отозвался мужской голос.