Понял, конец связи.

Не дожидаясь завершения сеанса, Тюрин отсоединил провода и восстановил кабель. Процесс скручивания и раскручивания голых проводов, даже при помощи пассатижей, был делом довольно трудоемким и не вполне безопасным. В радиорубке имелись запасные клеммы: надо будет прикарманить пару-тройку и в следующий раз принести их сюда.

Он был доволен проделанной работой: обустроил «гнездо», наладил связь и даже не попался. Оставалось только выжидать, а это самое приятное.

Решив достать еще одну коробку, чтобы понадежнее прикрыть рацию от посторонних взглядов, Тюрин открыл дверь, посветил фонариком и замер в ужасе.

Он был не один.

Включенный верхний свет отбрасывал беспокойные тени. В центре хранилища, привалившись к бочке, сидел юный матрос. Он испуганно поднял голову, также застигнутый врасплох неожиданным свидетелем.

Тюрин узнал его. Юношу звали Равло, ему было около девятнадцати – пепельный блондин с узким бледным лицом. Он не участвовал в ночных попойках на берегу, но частенько выглядел словно с похмелья – темные круги под глазами, отсутствующий взгляд.

– Что ты тут делаешь? – спросил Тюрин и тут же понял.

Левый рукав мальчика был закатан выше локтя. На палубе, между его ног, стоял пузырек, часовое стекло и водонепроницаемый мешочек, в правой руке он держал шприц.

Тюрин нахмурился.

– Ты диабетик?

Лицо Равло исказилось, и он издал сухой, безрадостный смешок.

– Наркоман, – догадался Тюрин. Он не очень-то разбирался в таких делах, но знал, что за это могут списать на берег в следующем же порту захода. Его немного отпустило: кажется, не все потеряно.

Равло смотрел куда-то мимо него, в маленький отсек. Тюрин обернулся и понял, что рация вся на виду. Они понимающе взглянули друг на друга – обоим было что скрывать.

– Я никому не скажу, и ты держи язык за зубами, – нарушил молчание Тюрин.

Равло криво улыбнулся и снова издал безрадостный смешок, затем отвел взгляд и вонзил шприц под кожу.

Обмен сигналами между Москвой и «Копарелли» перехватила военно-морская разведка США. Поскольку на сеансе связи использовался стандартный код КГБ, они смогли его расшифровать, но полученная информация мало что давала: кто-то на борту неизвестного судна проверял свою рацию, а второй, некий Ростов (фамилия в их картотеке не значилась) советовал ему не высовываться. Никто ничего толком не понял, поэтому на Ростова завели досье, приложили расшифровку и забыли об этом.

Отчитавшись о проделанной работе, Хасан запросил разрешения на поездку в Сирию – навестить родителей в лагере беженцев. Ему дали четыре дня. Он полетел на самолете в Дамаск, оттуда взял такси до лагеря, но к родителям не пошел.

В лагере он навел кое-какие справки, и один из беженцев на автобусах с пересадками отвез его через иорданскую границу, в Дару и далее в Амман. Оттуда еще один проводник доставил его к Иордану.

На вторую ночь Хасан в сопровождении двух автоматчиков переправился через реку. К тому моменту он уже сменил европейский костюм на традиционную арабскую одежду. Они молча продвигались по Иорданской долине. Один раз пришлось укрыться за кактусами: метрах в пятистах замелькали фонари и послышались голоса солдат.

Хасан чувствовал себя беспомощным, и не только. Сперва ему казалось, что все из-за проводников – ведь от их ловкости и храбрости зависела его жизнь. Однако позднее, когда его оставили одного ловить попутку на сельской дороге, Хасан вдруг понял, что это путешествие – словно шаг назад. Много лет он прожил в Европе: у него была приличная работа, машина, квартира, холодильник и телевизор. А теперь он шагает в сандалиях по пыльным палестинским дорогам своей юности – ни дать ни взять арабский крестьянин, гражданин второго сорта на собственной родине. Приобретенные с годами навыки здесь не сработают: не получится решить проблему, подняв телефонную трубку, вытащив кредитку или вызвав такси. Он ощущал себя одновременно ребенком, нищим и беженцем.

Километров восемь Хасан шел по пустой дороге, затем его обогнал фруктовый фургон, немилосердно дымя и чихая, и остановился в нескольких метрах.

– До Наблуса подвезете?

– Запрыгивай.

Водитель – грузный мужчина с мощными бицепсами – беспрестанно курил и вел машину так залихватски, словно был уверен, что навстречу никто не попадется. Хасану хотелось спать, но шофер болтал без умолку. Он рассказал, что евреи – неплохие правители и что со времен оккупации бизнес процветает, но, конечно же, землю нужно освободить. От его слов веяло неискренностью, хотя в какой именно части, Хасан так и не понял.

На рассвете въехали в Наблус. Алое солнце вставало из-за вершины самарийского холма, город еще спал. Фургон с ревом вылетел на рыночную площадь и замер. Хасан попрощался с водителем и медленно побрел по пустынным улицам, с наслаждением вдыхая свежий воздух, любуясь низкими белыми домиками, впитывая каждую деталь, нежась в волнах ностальгии.

Следуя указаниям, он отыскал дом без номера на улице без названия в бедном квартале, где крошечные каменные постройки лепились друг к другу, а тротуар никто не подметал испокон веков. Снаружи паслась привязанная коза; интересно, что она ест, если трава здесь не растет?

Дверь оказалась не заперта.

Хасан помедлил у порога, справляясь с нахлынувшим волнением. Его слишком долго не было, он слишком долго ждал возможности отомстить за то, что они сделали с его отцом. Он пережил изгнание, стойко перенося боль, он долго вынашивал в себе ненависть – пожалуй, слишком долго…

На полу комнаты спали четверо или пятеро. Какая-то женщина проснулась, увидела его и резко села, сунув руку под подушку.

– Чего тебе надо?

Хасан назвал имя человека, командовавшего фидаями.

После Второй мировой, когда Ясиф отправился в Оксфорд, Махмуд пас овец вместе с отцом, дедом, дядьями и братьями. Если бы не война 1948-го, их жизни так и не пересеклись бы. Отец Махмуда, как и отец Хасана, принял решение бежать. Сыновья – Ясиф был на несколько лет старше Махмуда – встретились в лагере беженцев. На соглашение о прекращении огня Махмуд отреагировал куда острее, чем Хасан, как ни парадоксально – ведь последний потерял куда больше. Однако ярость захватила Махмуда целиком и полностью, он не мог думать ни о чем, кроме освобождения своей родины. Прежде политика его совершенно не интересовала, поскольку пастухам она ни к чему – теперь же он задался целью познать суть вещей. Правда, пришлось сперва научиться читать.

В следующий раз они встретились в пятидесятых в Газе. К тому времени Махмуд значительно вырос, если можно так выразиться. Он прочел Клаузевица, «Республику» Платона, «Капитал» Маркса, «Майн кампф», Кейнса, Мао, Гэлбрейта и Ганди; историю, биографии, классические романы и современные пьесы; прилично говорил по-английски, худо-бедно по-русски и немного по-кантонски. Махмуд возглавлял небольшую группу террористов, совершавшую набеги на Израиль: они взрывали бомбы, стреляли, воровали и так же быстро исчезали в лагерях Газы, словно крысы в помойке. Деньги, оружие и информацию им поставлял Каир, где Хасан в то время работал на подхвате. Встретившись с Махмудом, он заявил ему, что сердцем принадлежит не Каиру и даже не проарабскому движению, а Палестине и готов тут же бросить все – работу в банке, квартиру в Люксембурге, разведку – и присоединиться к борцам за свободу. Однако Махмуд отказал ему: уже тогда задатки командира сидели на нем, как хорошо сшитый костюм. Через несколько лет, прогнозировал он, партизан у них будет хоть отбавляй, а вот друзья в верхах, связи в Европе и в разведке им еще понадобятся.