– Cette petite хорошо произносит, – заметила она. Потом возмутилась: – Как ты её учишь? Это же не так читается. Лучше я буду её учить.

– Вот и хорошо, – сказала Маргерит, – будем с тобой вместе учиться у мамы, Пампуш.

Это прозвище Ксеничка сама себе накликала. Рассказывала о русском пасхальном столе и, перечисляя разные яства, сболтнула заимствованное у Гоголя слово «пампушки».

– Как-как? Pampouche? Comme c’est gentil![21] Теперь ты у нас будешь Пампуш.

С тех пор Нелл и Маргерит звали Ксеничку только этим прозвищем, и даже мадам Лакомб сбивалась иногда на Pampouche вместо Xénie. Маргерит вскоре бросила английский, но мадам Лакомб не перестала заниматься с Ксеничкой, делала это с видимой охотой и даже не предъявила маме счета за уроки. Лёд был сломан, казённая улыбка исчезла, её сменило простое, сердечное отношение. Запас элементарных знаний и хорошее произношение были заложены, и впоследствии Ксеничке это очень пригодилось.

В семье огорчались, что у Ксенички нет подруги. Маргерит, как имевшая больше контакта с людьми, принимала все меры, знакомила с девочками, посещавшими Шольдеровский институт, искала подруг вне его. У Шольдера часто бывали девочки двенадцати-пятнадцати лет. Институт был в моде, и его посещали дочери богатых родителей, вовсе не нуждавшиеся в ортопедических приборах, а просто для укрепления здоровья, гимнастики. Они, впрочем, здесь долго не задерживались. Некоторые из них были с Ксеничкой любезны и даже недолго дружили. Одна милая голландочка, ужасно говорившая по-французски, долго с ней переписывалась открытками даже по возвращении на родину.

У Шольдера лечились и взрослые, во втором этаже производились электропроцедуры и находились лежачие больные. Маргерит однажды сказала Ксеничке:

– Пампуш, посмотри туда, видишь, в приёмной моложавый брюнет, а рядом с ним дама? Это двоюродный брат Дрейфюса с женой.

Про дело Дрейфюса Ксеничка слыхала ещё в Полтаве. Родители сочувствовали и ему, и Зола. Говорила о нём и бабушка, всегда горестно вздыхая: Ce pauvre Dreyfus![22] Подбежала посмотреть ближе – брат Дрейфюса был чернявый, гладко зачёсанный брюнет с грустным лицом, и жена его сидела рядом, как пришибленная. Другой раз Маргерит подвела Ксеничку к невысокой девушке, одетой в простое серое платье. В ней сразу чувствовалась русская.

– Ольга Герцен, – представилась девушка, пожав Ксеничке руку.

Маргерит шепнула, что она дочь лозаннского профессора, русского эмигранта. Едва ли дед Ольги был для неё чем-нибудь большим, чем русским нигилистом! Но Ксеничка знала от отца и матери о Герцене и, когда рылась в «Русской старине», видела портрет Яковлева, отца Герцена, в каком-то странном головном уборе и чуть ли не в халате. Ольга Герцен обворожила Ксеничку, такое у неё было милое, доброе, искреннее лицо, но она почти не говорила по-русски! Всё же пыталась использовать возможность поговорить с соотечественницей, но с трудом вспоминала лишь несложные фразы, и те произносила с акцентом. Больше Ксеничка её не видела. Маргерит сказала, что она фельдшерица, приходила в институт по делу. Ксеничка удивилась: дочь профессора, внучка Герцена – и простая фельдшерица! Маргерит пожала плечами:

– Должна же она зарабатывать себе на хлеб.

Свердловск, август 1987 г.

Старый дневник Ксаны

Танечка опоздала почти на двадцать минут – я думала, она вообще никогда не придёт. Ждала у «Буревестника», потом дошла до киоска с мороженым и купила своё любимое, за восемнадцать копеек. Странно, что в городе ничего не изменилось – такое же лето, как обычно: квас, продавщица в белом халате, следы от зубов на мороженке… Ничего не изменилось, а между тем изменилось всё; как такое может быть – не понимаю.

С мамой говорить о том, что произошло, бесполезно; до отъезда в Орск я несколько раз пыталась завести разговор о Таракановых, но она всегда делала задумчивое лицо и говорила, глядя в окно: «Сегодня совершенно точно будет гроза» или «Какой чудесный денёк нам выдали!» Прекрасная получалась беседа. Папа тоже мне не отвечал, просто дружески хлопал по плечу, как будто я какой-то парень, или, вздыхая, поджимал губы.

Наконец явилась Танечка. Она выстригла чёлку и выглядела совсем взрослой. Ногти накрашены перламутровым лаком, юбка-баллон, в ушах пластмассовые, очень модные клипсы, на плече висит большая клеёнчатая сумка, тоже модная. Танечка взяла меня под руку, и я вздрогнула, прямо как моя мама, которая не любит, когда к ней прикасаются даже самые близкие люди. Но сестра вцепилась крепко, не вырвешься.

– Можешь меня поздравить, – сказала Танечка, – я поступила в СИНХ, на экономиста!

– Поздравляю. – Я почему-то думала, что она поедет учиться в Москву, и была немного разочарована. Не тем, что Танечка снизила планку (мне всё равно), а тем, что она останется в Свердловске и будет жить вблизи от нас.

– Конкурс был сумасшедший, – улыбнулась она.

Я высвободила руку, и сестра, решив, что мешает её сумка, обошла меня с другой стороны и повисла теперь уже на левом плече. Она выше меня ростом, идти так глупо и неудобно, но я терпела, опасаясь её обидеть. Танечка долго и подробно рассказывала про каждый экзамен и отдельно про собеседование, на котором она показала себя с самой лучшей стороны.

– А ты куда собираешься? Всего год остался.

– Иняз, наверное. Французское отделение.

Танечка хмыкнула:

– Моя мама говорит, что французский – это мёртвый язык. Будущее за английским.

– А разве твоя мама разбирается в языках? – не удержалась я.

– Она разбирается во всём, – серьёзно сказала Танечка. – Слушай, мы с ней недавно говорили о тебе, и мама сказала, что хочет подарить тебе платье.

– Зачем? У меня полно платьев, которые я не ношу. Я люблю джинсы.

– Ну, значит, она подарит тебе джинсы.

– «Варёные»? – Я чуть не упала, запнувшись на ровном месте, но Танечка меня удержала, ещё сильнее вцепившись в мою руку. «Варёнки» только появлялись в Свердловске, у нас в классе такие были у Вари, и ей все страшно завидовали.

– Жареные, – передразнила Танечка, изящно поправляя чёлку. – Конечно, «варёные»! Мама приглашает тебя к нам в гости, завтра, в шесть вечера. Придёшь?

– А что, она уже купила мне джинсы? – глупо спросила я, и Танечка терпеливо объяснила, что маме надо сначала увидеть меня, чтобы понять, какой размер нужен.

– Она же не знает, какая ты стала. Только маленькую видела, а ты вон какая вымахала! Я тебя завтра накрашу, хочешь? Отец подарил набор итальянской косметики, вообще балдёжный!

У меня сразу же испортилось настроение:

– Он вообще-то и мне такой набор подарил.