Ну а дальше этот счет они использовали совместно – Матильда Кудашева и Лев Колодный. Впрочем, каждый по-своему.

Подумать только, ведь именно в это самое время – 10 мая 1987 года Лев Ефимович печатает в «Московской правде» беседу с Марией Петровной Шолоховой, женой писателя. То есть он общается с нею. Но молчит, что в эти дни (и давно уже) работает над рукописями «Тихого Дона». Что они – есть!

Почему молчит? Связан словом перед Матильдой? Однако для себя не постеснялся его нарушить: тайком от Кудашевой, как сам признается, вынес и ксерокопировал 125 страниц. «И она ничего мне не сказала, когда я начал публиковать в газетах главы будущей книги и иллюстрировать их ксерокопиями», – пишет теперь.

А почему же не сказала? Не есть ли это прямое подтверждение того самого сговора, комплота, по выражению Феликса Кузнецова, который возник между двумя этими достойнейшими людьми? Достойнейшими в том смысле, что один вполне стоит другого…

О Кудашевой Колодный написал: «По-моему, она совершила подвиг, сохранив миру «Тихий Дон».

Миру или ему, Колодному? Повторю: ведь до того, как в 1999 году эти рукописи нашел Институт мировой литературы, их никто, кроме Колодного, не видел! И, может быть, так никто и не увидел бы никогда…

Колодный изо всех сил подчеркивает, что во время бомбежек в 1941-м Кудашева даже брала рукопись с собой в бомбоубежище. Спасибо! За это – спасибо. Но вот разговор, который запомнился близким Шолохова, разговор на его похоронах.

– Мотя, у тебя никаких Мишиных бумаг не осталось? – спросила Матильду Емельяновну вдова писателя.

– Нет, – ответила она.

Так же отвечала и раньше, когда к ней обращались члены шолоховской семьи. Дескать, пропала рукопись «Тихого Дона» при переездах.

И в какой драматической ситуации все это происходит! Меня буквально потрясла запись Кудашевой, найденная недавно в ее архиве и обнародованная Феликсом Кузнецовым в исследовании «Шолохов и «анти-Шолохов». Речь идет об отмечавшемся в 1975 году юбилее писателя:

«Семидесятилетие праздновали в Большом театре. Мы пришли на квартиру за пригласительным билетом, а Мария Петровна нас встречает в тревоге, говорит, только что увезли Александровича в Кремлевскую больницу… Что должна была выйти из дома, а он остался бы один, лежал в постели, отдыхал, мое сердце почуяло что-то неладное, я зашла к нему, и он сумел только сказать: «Не уходи» – и потерял сознание».

Это был второй инсульт Шолохова. В мае 1975-го, то есть вскоре после наката новой волны травли: в конце 1974 года на Западе вышла печально знаменитая книга «Стремя «Тихого Дона», вдохновленная и напутствованная Солженицыным. «Не предъявлена рукопись» – один из главных аргументов обвинения. И вот в такой обстановке, видя, насколько тяжело приходится Шолохову и всей этой вроде бы близкой ей семье, Кудашева молчит о находящихся у нее рукописях. А ведь могла (и должна была!) предъявить как самый веский довод в защиту писателя! Не подвиг для этого надо было совершить – проявить элементарную порядочность.

Не принимаю никаких оправданий, выстроенных Колодным. Обида, что Шолохов «не спас» ее мужа, то есть не вызвал с фронта, о чем мы уже говорили? Можно таким образом что-то объяснить, но оправдать – ни в коем случае. Однако вслед за Кудашевой Колодный в беседе с одним из самых злобных ненавистников Шолохова – бывшим нашим соотечественником, а теперь гражданином Израиля – Бар-Селлой повторяет там, в Израиле: «Шолохов его с фронта не вызвал, поскольку, как сказала Матильда, известно, чем Шолохов в Москве занимался – пьянствовал и по бабам… И погиб Кудашев».

Кощунственные, несправедливые слова! Так написал об этом Ф. Кузнецов. Так говорю и я. Можно лишь поражаться, что язык у Колодного повернулся произнести такое. Он-то знает: Шолохов в это время был на фронте. Да если бы и мог выполнить просьбу друга, каким-то образом добиться, чтобы того с фронта срочно отозвали, думается, сделать это Михаилу Александровичу нравственно было не просто. Ведь так или иначе он должен был на это пойти ради получения своей рукописи. А немцы рвутся к столице, смертельная опасность над Москвой и над всей страной…

Впрочем, что Колодному какие-то нравственные мотивы! Равно и Кудашевой. Они были сосредоточены на другом. Матильда Емельяновна, получив за чужую рукопись квартиру и телефон, теперь хочет чего-нибудь еще. Лев Ефимович вполне ее понимает. Недаром в интервью Бар-Селле отметил, что за почерковедческую экспертизу рукописи он «заплатил из своего кармана». Надо полагать, тоже хотелось дивидендов. Словом, тут у них единомыслие.

Интересно послушать Колодного в том же израильском интервью, как он предпринял первые попытки сбыть рукопись. Вряд ли стоит придавать серьезное значение декларации: «А я хотел, чтобы рукопись была передана государству. Я – советский человек…» Хотел бы – так давно к тому времени была бы передана! Интересное дальше.

Уже началось горбачевское время. «И пошел я, – рассказывает Колодный, – к Жоре Пряхину (тогда работник ЦК партии. – В.К.). И Жора направил меня к своему начальнику – зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС. Тот направил меня к помощнику Горбачева – академику Фролову. Прихожу – сидит такой барин вальяжный и говорит: «Ну что – давайте дадим сообщение об этом в «Известиях ЦК КПСС», а рукопись возьмем к себе в архив. Шолохов ведь был членом ЦК, значит, рукописи там самое место». Я даже не стал этим заниматься – охота стараться для «Известий ЦК». Я сказал, чтобы дали этой семье машину, а Матильда и дочь были готовы отдать государству рукопись».

Стоп! Остановимся. Готовы были «отдать». Но – за машину. Действуют пока советские мерки: квартира, машина, фигурировали также дача и издание собрания сочинений Кудашева. Все это как своего рода плата за присвоенную шолоховскую рукопись. Не буду комментировать «барина вальяжного», однако в принципе непонятно, почему надо было что-то за труд Шолохова требовать. Отдайте государству, коли «готовы отдать»! Это же – национальное достояние.

Нет, «чтобы дали этой семье машину».

Кто назначил тогда такую цену? Матильда? Ее дочь? Колодный? Их трудно теперь разделить.

«Я сказал, чтобы дали», – говорит Лев Ефимович. В любом случае он это сказал, представляя Кудашевых (хотя и не называя их – они продолжали оставаться анонимными). То есть выступил как посредник. Чего же обижается, когда директор ИМЛИ называет его так? Он и с институтом вел себя как посредник. А поскольку Советская власть в 1991-м рухнула, и ЦК КПСС перестал существовать даже в том беспомощном, жалком горбачевском состоянии, Колодный теперь предлагает рукописи Институту мировой литературы.

Хотел обеспечить им надежное хранение и квалифицированное изучение? Это хорошо бы. Только предложение опять не бескорыстное. Причем учтена резко изменившаяся ситуация. Господин рынок пришел на смену проклятому социализму с его аскетической моралью и всякими ограничениями. Свобода! Доллар взошел на горизонте!

И новой ценой, назначенной за самоправно приватизированную рукопись классика с учетом новой, рыночной, конъюнктуры, становится уже не советская автомашина, а 50 тысяч долларов. Такую цену называет директору Института мировой литературы журналист Колодный – по-прежнему от имени никому, кроме него, не известных владельцев.