Иван равнодушно отшвырнул грамоту: даже такое известие сейчас не тронуло его. Тяжело навалился грудью на стол и долго сидел так – в суровом и чутком оцепенении, будто ждал чего-то или прислушивался к чему-то в самом себе. Потом придвинул к себе лист бумаги, взял перо, обмакнул его в чернила, крупно, неровно, быстро начал писать: «В пречестную обитель пресущественной и преблагой Троицы и преподобного и богоносного отца нашего святого Сергия чудотворца, иже о Христе божественного полка наставнику и руководителю преподобному архимандриту Ионе с братиею царь и великий князь Иван Васильевич всея Русии челом бьет, дабы пожаловали вы и молили Господа Бога о нашем согрешении, понеже как человек согрешил я, ибо нет человека, могущего и один час прожить без греха. И посему молю, преподобие ваше, да подвигнитесь со тщанием на молитву, да ваших ради святых молитв презрит Бог наши великие беззакония и подаст нам оставление грехов, дарует нам разум, рассуждение и мудрость в управлении и строении Богом преданного мне стада христовых словесных овец…»

Тонко взвыла отворяемая дверь… Иван вскинулся испуганно, закусил губу. Дверь отворилась. Вошел старый Басманов. Иван уже намерился запустить в него бронзовую чернильницу, но в самое последнее мгновение вспомнил, что сам велел ему прийти, и успокоился.

Басманов почтительно остановился у двери.

– Заходи, заходи, воевода, – позвал его Иван. – Поджидал уж тебя. Садись. Поближе садись!

– Никогда не сидел я при тебе, государь.

– Садись, тем меня не унизишь. Велю, так садись!

Басманов сел на край лавки, недалеко от Ивана устало распластал по коленям свои большие руки, расслабленно вздохнул.

– Притомился, воевода?

– Есть маленько… Чай, и ты, государь, не на пухах леживал!

– Мне Богом велено.

– А мне что ж сказать?.. – Басманов вздохнул, кротко глянул на Ивана. – Мне тобой велено, и ин Богом, выходит, також.

– Что ж, не повели я – на печи лежал бы?

– Без подневолья, государь, каждый сам по себе, как стадо без пастуха. Без перевясла и веник рассыпается. Кто на печи лежал бы, кто на лавке, кто в кабак… Шалы-валы, торы да ёры! Не велят, так не шевелят! А воля, она совокупляет. Принуждает деять, думать, творить. А коли деешь, творишь, думаешь – у бога счастливой судьбы заслуживаешь. Вестимо, не каждый так!.. Иного чужая воля гнетет. Но то – отщепенцы, государь! Таковым и свобода в тягость!

– Верно рассуждаешь, воевода… Не в угоду ли мне?

– В угоду не рассуждают, государь. В угоду повторяют чужое да лебезят…

– Войско – что? – резко перевел Иван разговор на другое, не то задетый ответом Басманова, не то полностью удовлетворенный им.

– Войско готово. Завтра с рассветом первым уйдет передовой… Токмо… вслед за ним не выступать бы остальным, государь. Повременить надобно… Остальным выступить на полдня позже. Затем, государь, – заторопился Басманов, боясь, что Иван перебьет его и не даст высказать мысль до конца, – затем, чтоб обхитрить литвинов. Передовой полк подойдет к городу и начнет помаленьку палить по посаду. Литвины, глядя на малочисленность войска, не больно встревожатся. Решат: на малую досаду пришли русские… Подразнить! В Полоцке Довойна сидит, войска у него немного – на вылазку не отважится, хоть и храбр воевода, и умен.

– Считал, что ль, ты его войско?

– Не считал, государь… Да кто в зиму большое войско по городам держит? От большого войска зимой городу досада великая: прокормить его надобно, протеплить, жалованье впустую отдать.

– Пусть так, – согласился Иван. – Нам оттого польза все одно выйдет.

– Польза выйдет большая, коли наступим на них хитростью. Ежели мы подойдем всем войском и станем под городом, литвины увидят силу такую великую и споро изготовятся к облежанию[84]. Мы же им время на то дадим, покуда станы разметывать будем. Они по нас со стен палить учнут, вредить нам… Все одно ночи ждать. А так – затравим их передовым, пусть дотемна побросаются ядрами, а потемну, под покровом ночи, остальное войско подведем под город, станы раскинем, туры наставим, тыны наведем, стенной наряд наперед высунем, а с рассветом и ударим со всей мочи. Покуда литвины с духом соберутся, мы им великий урон причиним. Полегче на приступ идти будет.

Иван задумался, затеребил свою редкую бороду… Молчал. Молчал и Басманов. Идя сюда, он почти не надеялся, что Иван выслушает его, но Иван выслушал… Это и удивило Басманова, и ободрило, но надежды на согласие Ивана у него не было, хотя он и не представлял, что могло бы заставить Ивана отвергнуть такой хороший план. Одно лишь упрямство и ущемленное самолюбие, что не он выдумал его.

Помешать осуществлению этого плана могло только одно – присутствие под Полоцком большого литовского войска. Но присутствие под Полоцком большого литовского войска помешало бы осуществлению и главного плана – взятия Полоцка.

– Скажи, Алексей Данилович… – Иван впервые назвал Басманова по имени и отчеству. – Скажи, возьмем мы Полоцк?

Басманов хоть и не ожидал такого вопроса, однако не растерялся. Подумав, спокойно и достаточно твердо ответил:

– Можем взять. Феллин был покрепче, и то взяли! Пятьсот пушек на стенах стояло…

– А буде, повернуть назад, покуда не поздно? Буде, чересчур много задумал я? На своих подданных управы не сыщу, а уж вздумал чужих государей управить!

Басманов украдкой глянул на Ивана – лицо его было сумрачно, взгляд непритворно растерян.

– Мало задумаешь, еще меньше сделаешь! Не в поучение тебе реку, государь, – к слову. Отступишь от Полоцка – вовсе управы не сыщешь. Закусят удила! Возомнят, что застрашился ты… Собаке спину покажи, непременно вцепится. Токмо сейчас и нужно тебе твердым быть, силу свою проявить… Воротынского нет, Шереметева нет, Курбского нет!.. Думаешь, не мнят они, что без них ты как без хребта?!

– Ты будто у каждого в мыслях побывал, воевода, – тихо, почти шепотом, сказал Иван, но Басманов так и сжался от этого шепота. – Настраиваешь меня супротив тех, кто идет со мной живот свой положить за дело мое.

– То верно, – с напряженным придыханием выговорил Басманов, не решаясь смотреть на Ивана, но выкручиваться и юлить не стал – не потому, что Ивана трудно было обвести, а потому, что другого такого случая высказать ему все, что думал, могло и не представиться. – Токмо верно и то… – Басманов решился все же посмотреть на Ивана – тот выжидательно смотрел на него. – …что можно нести на брань свой живот за тебя, государь, и быть твоим недругом. На брани живота можно и не лишиться, а ежели не пойти с тобой, в открытую воспротивиться… – Басманов снова глянул на Ивана. Иван встретил его взгляд холодным прищуром. – Многие честно идут за тобой, не тая за душой противы, – отступился Басманов, но вовсе не потому, что застрашился неожиданной перемены в Иване, потому, что решил подступить к нему с другой стороны. – Многие всей душой с тобой, и, мню, таких больше, но они слабы… У них нет той силы, которая есть у тех, кто противостоит тебе.