Где он именно обитает, товарищ Сталин еще не знал. Ничего, шпионы постараются. А мы их всех за это расстырыляем!

…Аэростаты, наблюдатели, ночью – зенитные прожектора. Может быть, еще что-то товарищи подскажут. Все перемещения – только с группой прикрытия. Все? Нет, не все! Лучшая в мире советская разведка должна постоянно отслеживать все полеты в Европе. И обязательно следует выйти на агентов загадочной планеты Клеменция, но об этом он, великий вождь и учитель товарищ Сталин, подумает завтра.

А теперь можно кого-нибудь и расстрелять!

* * *

– Таубе?

– Горный стрелок Таубе, господин унтер-офицер!..

Отмахнул честь, не думая. Он все еще был там, у огромной карты. Улицы, кварталы, площади, изгиб Москвы-реки. На этот раз «марсианина» будут ждать…

Взводный встретил его у входа в казарму. Взглянул кисло, словно перед ним не горный стрелок, а лимон без кожуры.

– Бумажки все перебрали?

– Так точно! Занятия в секретной части закончил.

Начальство шевельнуло губами, но от комментариев воздержалось. Лейхтвейс без перевода понял: не одобряет. Разве это дело для горного стрелка? Сослуживцы тоже косились и тоже помалкивали, стараясь лишний раз при нем не заговаривать. Хороший человек не станет скучать в секретной части.

– Почему письма не получаете?

– Потому что не пишут, господин унтер-офицер!

Взводный укоризненно покачал головой:

– Я вам что, Таубе, почтальон? Держите!

Белый конверт, самый обычный. Адрес части написан женской рукой, обратный тоже: «Берлин. Главпочтамт, до востребования».

Мелькнула и пропала мысль о впавшей в эпистолярный раж Цапле. Лейхтвейс взвесил конверт на ладони. Нет, не письмо, внутри что-то твердое.

* * *

Время до отбоя еще оставалось, и Лейхтвейс пристроился на маленькой скамеечке возле курилки. Никто рядом не сел, горные стрелки бодро дымили в сторонке, время от времени бросая взгляды на «секретчика». Говорили же вполголоса, явно не желая, чтобы горный стрелок Таубе услышал. Кажется, его уже произвели в стукачи. В иное время Лейхтвейс бы здорово обиделся, но теперь ему было все равно.

Сложенный пополам конверт – в кармане. То, что было внутри, прямо здесь, рядом, на деревянной скамье. Увидят, не беда. Самая обычная фотография без подписи и даты. На снимке – дом в два этажа, крыльцо о трех ступенях и приоткрытая дверь. Никто не сообразит, он и сам понял не сразу. Вероятно, потому, что снимали не с крыши, со двора. Слева – гараж, справа – будка охранника…

– Они тебя найдут!

Девочка в сером платье со смешной сумочкой через плечо незаметно присела рядом. На него не взглянула и не разжала губ. Слова сами всплыли в сознании, словно пузырьки из бездонного омута.

– Уже нашли, – так же неслышно ответил Лейхтвейс. – Можешь радоваться, за твоих близких отомстят.

Ответа не было, как и самой девочки. Пустая скамейка, фотография дома в предместье Пасси, поздний летний закат – и он сам, приговоривший и приговоренный. Уже не Лейхтвейс – Никодим. Но вот дальним легким ветерком донеслось еле слышное, почти неразличимое:

– Не хочу… Не хочу, чтобы снова умирали…

5

Все похоронные оркестры играют одинаково. И сами похороны похожи, побывал на одних, и больше не захочешь. Только кто спрашивать станет?

Завывания труб, тоскливый голос скрипки, мерный бой барабана.

– Бум! Бум! Бум!..

Шествие растянулось по всей улице, катафалки уже подбирались к каменным кладбищенским стенам, хвост же только спускался с вершины Кавеозо. Князь и не думал, что в Матере так много жителей. Пришел стар и млад, выбрались даже мрачные пещерные насельники. Процессия словно собрала и живых, и мертвых.

Дикобраз наблюдал за действом со стороны. Не от входа в гостиницу, где столпились местные, из соседних домов, а с противоположной стороны, спиной к зеленой террасе. Ни его, ни прочих интерно не позвали. Чужаки!.. Не было в процессии и крестьян, приехавших в город. Они тоже смотрели с обочин, оттеснив подальше терпеливых осликов. Свои провожали своих…

Вслед за первым катафалком несли знамя, не черное, а многоцветное, городское. В центре герб – телец под золотой буквой «М» и тяжелой княжьей короной. Моя Земля принимала в свое лоно убиенных на ней.

– Бум! Бум! Бум!..

На похороны, словно на смотр, явились все. Прямо за знаменем шествовал синьор Красный Нос в окружении домочадцев. В этот день Луиджи Казалмаджиоре, секретарь муниципалитета, был трезв и серьезен. Проходя мимо гостиницы, поглядел в сторону крыльца, словно надеясь кого-то увидеть. Князь прикинул, кого именно. Выбор не слишком велик…

Все прочие тоже на своих местах: подеста, усатый бригадир, его карабинеры, почтмейстер при парадном мундире, и даже шофер, подвозивший Дикобраза от автобусной стоянки до города. Шли тихо, почти не переговариваясь. Только барабан старался за всех:

– Бум! Бум!..

Князь подумал, что самое время появиться кому-то за левым плечом. Он потому и перешел улицу, приманивая. Вот прямо сейчас соткется прямо из горячего воздуха…

Поглядел – никого. Огорчиться, однако, не успел.

– Очень странный день, синьор Руффо. Не находите?

На этот раз Америго Канди пришел путем ангельским, с правой руки.

– Не нахожу, – возразил князь. – В смерти, увы, нет ничего странного.

Соломенная шляпа исчезла, на голове интерно красовался старинный котелок, рубашку украсил галстук-бабочка, почти такой же, как у самого Дикобраза. Деревянные туфли на босу ногу никуда, однако, не делись.

– Все-таки странный. Такое впечатление, что хоронят не этих несчастных, а старую Матеру. И все это прекрасно понимают, даже призраки. Потому мы их и начинаем видеть, ибо нарушено некое равновесие между мирами. Я, вероятно, оказался лишь слегка чувствительнее остальных, но скоро и прочие смогут убедиться. Может быть, то, что началось здесь, захлестнет и всю нашу Италию.